Шолом-Алейхем и Менделе Мойхер-Сфорим. Воспоминания дочери Менделе
Надежда АБРАМОВИЧ
Перевод с идиша и послесловие Льва ФРУХТМАНА
Столетию со дня кончины классика еврейской литературы посвящается
Говоря о Шолом-Алейхеме, невозможно тут же не вспомнить о Менделе, — так тесно были они связаны друг с другом в течение многих лет. Они крепко любили друг друга, очень хорошо понимали один другого, и их большая дружба, начавшаяся в 1880-е годы, продолжалась вплоть до последнего дня их жизни. Личная встреча двух писателей произошла впервые в 1888 году, но заочное знакомство состоялось еще несколькими годами ранее.
В 1884 году, как известно, отмечался 25-летний юбилей литературной деятельности Менделе Мойхер-Сфорима. В связи с этим событием Менделе получил много поздравлений от разных лиц, и среди этих поздравлений было также одно письмецо, написанное по-русски, из городка Белая Церковь (Киевской губернии). Подписано оно было именем «Соломон Рабинович». Менделе тогда еще о молодом писателе Шоломе Рабиновиче ничего не слышал, и к тому же был очень занят, и по этой причине не сразу ответил на это письмо. Но прошло какое-то длительное время, и Менделе познакомился с первыми произведениями молодого писателя, пришел от них в неописуемый восторг и написал ему письмо. С тех пор между ними завязалась оживленная переписка.
Шолом-Алейхем был первым, кто назвал Менделе «дедушкой еврейской литературы». Менделе был очень тронут этим званием и в своем ответе Шолом-Алейхему назвал его: «Мой любимый внук». Во многих письмах к Шолом-Алейхему он называет его «мой дорогой внук, что глубоко проник в мое сердце». Как уже говорилось, их личная встреча состоялась лишь в 1888 году. Отец постоянно был занят. Литература, которую он так любил, в те времена не могла обеспечить материальное существование семьи. И Менделе досталась тяжелая доля быть заведующим одесской «Талмуд-Торой» — работа, которая отнимала у него уйму времени. Литературной работой он мог заниматься лишь по вечерам. Посему, мы, дети Менделе, могли его видеть в течение дня очень редко. В основном, лишь в обеденное время. И даже за обедом он порой сидел, уткнувшись в газету.
Вот за одним из таких обедов и произошло личное знакомство двух еврейских писателей.
Мне вспоминается пасмурный осенний день… Лампы в доме были зажжены рано. К обеду за столом собралась вся наша семья, и каждый стремился привлечь к себе внимание отца, рассказать, что с ним произошло в течение дня, вызвать усмешку на его лице. Мы же так редко с ним виделись, так мало с ним общались. А отец сидит с газетой в руках, наскоро ест, — торопится, чем скорее вернуться к незаконченной литературной работе.
Дождь барабанит в окно. На улице – льет без конца. И никому и в голову не придет, что кто-то может в такую пору к нам наведаться. И вдруг – стук в дверь… Сестра бежит открывать. Глаза всех обитателей устремлены на дверь. На пороге появляется человек среднего роста, и застывает. Потом скидывает на стул, стоящий у двери, свое намокшее пальто и шляпу и снова застывает без движения, неотрывно глядя на отца. Оригинальный вид незнакомца будоражит нас всех: пряди белокурых волос падают на красивый лоб, широко поставленные карие глаза смотрят поверх золотых очков. От его лица не оторвать глаз, — чем-то оно притягивает, что-то привлекает в нем… И кажется, что вот-вот этот человек прыснет добродушным сердечным смехом…
— Шолом-Алейхем, — произносит он. — Добрый день!
Отец все еще был погружен в газету и занят обедом, ответил не очень охотно, и не отрывая глаз от газеты:
— День добрый! Алейхем шолом!
Он вообще не очень любил, когда ему мешали, или когда посторонние люди являлись во время обеда. Еще несколько мгновений незнакомец стоял у двери, не трогаясь с места, и вдруг рванулся к отцу и начал его обнимать:
— Дедушка, милый, добрый вечер, ведь я Шолом-Алейхем!
В столовой поднялся страшный шум, отец вскочил со своего места, при этом зацепился за скатерть, приборы посыпались на пол, тарелки разбились, что немало огорчило нашу маму. Все мы не сразу поняли: что же здесь произошло?
А произошло здесь то, что Шолом-Алейхем и Менделе нашли, наконец, друг друга…
До поздней ночи сидели они друг против друга в отцовском кабинете, и все не могли наговориться. На следующее утро Шолом-Алейхем переехал к нам и пробыл у нас несколько дней. С тех самых пор, когда Шолом-Алейхем приезжал в Одессу, он всегда прямиком заезжал к нам. Вся наша семья страшно к нему привязалась. И действительно, нельзя было не полюбить этого широкой души человека, остроумного, жизнедеятельного, приветливого!
В те дни, что Шолом-Алейхем проводил у нас, Менделе просто трудно было узнать. Они не расставались ни на минуту.
— Это редкий человек, — говорил бывало наш отец о Шолом-Алейхеме, — не часто встретишь такого человека!
По вечерам у нас собирались еврейские писатели. В центре компании непременно всегда бывал Шолом-Алейхем. Писатели читали свои произведения, дискутировали, затрагивали вопросы литературной и общественной жизни. Менделе во время споров и дискуссий страшно кипятился, отстаивал свою точку зрения чуть не с пеной на губах. Он часто вскакивал со своего места, страшно жестикулировал, хватал своих оппонентов за руки. Однажды, во время одного такого горячего спора, маленькая дочь Шолом-Алейхема, что была у нас вместе с ним, расплакалась и стала кричать: «Дедушка хочет побить моего папу!»
Шолом-Алейхем всегда необычайно интересовался всем, что происходило вокруг, присматривался ко всему и ко всем. Он сердечно относился к людям.
Если в городе становилось известно, что Шолом-Алейхем находится у нас в гостях, наш дом наполнялся посетителями: друзьями и знакомыми. Все хотели его видеть, говорить с ним. Шолом-Алейхем беседовал с каждым визитером, каждому уделял внимание, обменивался новостями, всем интересовался. Многие приходили, чтобы поделиться с ним своими горестями и неудачами, своими проблемами. Он обладал уникальной способностью притягивать к себе человека с первого взгляда. И каждому он старался помочь, для каждого у него находилось доброе слово, шутка, смешная поговорка. Бывали у него и бедные люди, которым он нередко помогал материально.
Когда случалось, что Шолом-Алейхем приезжал к нам в летнее время, то оба непременно отправлялись гулять за город. Менделе, как известно, очень любил природу, и самым большим удовольствием для него было – пуститься куда-нибудь в длительную прогулку (благо окрестности Одессы давали такую возможность – прим. пер.). Расстояние его никогда не смущало. При этом он ходил таким быстрым шагом, что угнаться за ним было трудно. Если же ему, сопровождаемому кем-то из друзей или близких, удавалось уйти далеко от пыльных городских улиц – в зеленые луга, или в степь, настроение у него подымалось необычайно, он бывал счастлив. Бывая в Одессе, и наезжая к нам, как уже говорилось, Шолом-Алейхем часто сопровождал «дедушку» в таких прогулках. Однажды, помнится мне, они меня взяли с собой. Был жаркий июльский день… Отец и Шолом-Алейхем идут и ведут между собой какой-то горячий диспут, — яростно жестикулируя, взмахивая руками. При этом они останавливаются на каждом шагу, упрямо доказывая друг другу свою правоту. Спор продолжался всю дорогу. Наконец, остановились, выбрали подходящее место для отдыха, расположились прямо на траве, но ни отец, ни Шолом-Алейхем не прекращают спора. Менделе страшно кипятится, приводит аргументы, что-то доказывает Шолом-Алейхему. Тот лишь посмеивается своим всезнающим смехом, и, кажется, и не собирается поддаваться…
И вдруг Шолом-Алейхем вытаскивает из кармана свою записную книжицу, которую постоянно носит с собою, и начинает что-то записывать в нее. Менделе пришел в замешательство. Он остановился посреди разговора, с вытянутой рукой и открытым ртом. Но Шолом-Алейхем повернулся к нам спиной, и как ни в чем не бывало погрузился в писание.
— Что это за выходки? — вскричал Менделе, — писать вы будете дома, за столом! Слушайте, «внучек», когда с вами говорят!.. Нет, помилуйте, видели вы такое?!
Менделе вскакивает с места и торопливыми шагами уходит от нас. Тут уж и Шолом-Алейхем тоже вскакивает, догоняет его и берет за плечи. И закатывается веселым смехом и объясняет Менделе причину своего смеха – что-то смешное пришло ему в голову. Назад они возвращаются уже опять друзьями.
Все дело в том, что, если Шолом-Алейхему приходила в голову какая-то мысль, он должен был тут же на месте записать ее. Домочадцы писателя рассказывают, что он был способен работать (в литературном смысле – прим. пер.), где угодно, при любых обстоятельствах: стоя, лежа, сидя, на прогулке, в вагоне, на людях, дома, когда шумят дети…
Дни, когда Шолом-Алейхем собирался уезжать, были для Менделе самыми трудными. Он рассеянно ходил по дому, места себе не находил, ни за что взяться не мог, был раздражен, в плохом настроении.
Но связь между ними не прерывалась. Общение продолжалось, если не лично, то путем взаимной переписки. В письмах они делились друг с другом своими литературными планами, обменивались мнениями по разным поводам и новостям. Шолом-Алейхем в своих письмах порой выспрашивал Менделе, что в точности означает то или иное выражение, устаревшее слово, советовался с «дедушкой» по поводу своих замыслов. Если Шолом-Алейхем заканчивал то или иное свое произведение, он непременно посылал его Менделе, чтобы услышать его мнение. И с мнением его весьма считался. Если ему что-то сильно нравилось, Менделе писал Шолом-Алейхему:
«Я имею большое удовольствие от такого внука, как вы!»
Для Менделе всегда было большой радостью, когда он получал письмо от «внука». Надо было видеть Менделе, когда он читал какой-нибудь новый рассказ Шолом-Алейхема, только что присланный им. Он мог посреди чтения неожиданно прыснуть, даже рассмеяться и позвать маму:
— Ты послушай только, что это за прелесть этот рассказец, невозможно удержаться от восторга! Чтоб он мне был здоров, мой дорогой внучек!
* * *
У Шолом-Алейхема была большая семья: жена, четыре дочери, два сына. Довольно часто кто-то из них приезжал с ним вместе в Одессу. Вообще, наши семьи были очень дружны. Особенно я подружилась с двумя старшими дочерями Шолом-Алейхема. Дружба эта укрепилась еще больше, когда семья Шолом-Алейхема на время переселилась в Одессу. Соломон Наумович был редчайшим семьянином, очень любил своих детей, был их другом и соучастником всех игр.
В 1903 году я некоторое время жила в Киеве, и, благодаря стечению обстоятельств, как раз на той же улице, где жил Шолом-Алейхем со своей семьей: на Мариинско-Благовещенской. В доме у них всегда было оживленно. Шолом-Алейхем сам был активнейшим участником всех домашних затей. И это не мешало ему работать. Как-то раз вся молодежь в доме собралась в его кабинете: болтали, шумели, смеялись… А Шолом-Алейхем сидел за своим письменным столом и писал. Время от времени он бросал какую-нибудь реплику, не прекращая при этом писать. С какой любовью всегда Шолом-Алейхем говорил со мной, если я заходила к ним в гости, о своем «дедушке», моем отце, и какое удовольствие, разумеется, мне это доставляло.
* * *
Настал 1905 год. Многое пришлось пережить Шолом-Алейхему в Киеве, а Менделе в Одессе. После кровавых событий, они связались друг с другом посредством телеграфа с одной лишь целью выяснить «Живы ли?». Шолом-Алейхем тогда писал: «Нам даровали конституцию, за что наши братья пролили море крови, как воды!..»
В 1905 году Шолом-Алейхем вместе с семьей покинул Россию. С «дедушкой» он списался уже из-за границы. Лишь в 1907 году они вновь повстречались лично. Это было в Женеве, где Менделе в то время находился. Некоторое время они провели вместе, не разлучаясь ни на день. Эта встреча с «внуком» в Женеве несколько поддержала Менделе, который все еще не мог прийти в себя после кровавых событий 1905 года.
Еще один раз, и в последний раз, Менделе и Шолом-Алейхем встретились персонально в 1908-м году. На этот раз снова в Одессе.
Шолом-Алейхем тогда только вернулся из Америки и совершал турне по городам Европы, где он читал свои рассказы. Приехал он на некоторое время и в Одессу. Было это весенней порой. Снова старые друзья встретились и долгие часы провели в сердечных беседах. Шолом-Алейхем страшно изменился за эти годы. Плохо выглядел. Все признаки налицо, что он уже был болен. «Дедушка» тоже немного сдал. Так что и в том и другом из них незаметно было радостного оживления. Бесспорно события последних лет так тяжело отразились на их здоровье.
Менделе жаловался Шолом-Алейхему, что чем дальше, тем труднее становится ему совмещать преподавание в Талмуд-Торе с занятиями литературой. (Менделе было уже 74 года, он был старше «внучка» на 23 года – прим. Л.Ф.).
— Постоянно я так занят в Талмуд-Торе, что голова кругом идет. Много времени отнимает работа по выставлению годовых оценок учеников школы. А что будет с моим новым рассказом, который я задумал? А ведь годы-то мои уже Б-гом дареные!..
Дедушка не преминул пожаловаться Шолом-Алейхему на Америку, где его обмишурили издатели, выпустив без его ведома, все произведения Менделе.
— Караул, внучек дорогой, спасите меня от американских разбойников!..
Тот приезд Шолом-Алейхема в Одессу совпал с грандиозным событием: литературным вечером при участии всех еврейских писателей города. Вечер проходил в знаменитом Драматическом театре Сибирякова. Конечно, на вечере выступили и дедушка, и внучек. Шумных оваций удостоились оба, и большая толпа слушателей провожала их до самого дома.
Прощание Менделе и Шолома, при отъезде последнего, на сей раз было тяжким для них обоих. Словно они чувствовали, что видятся в последний раз. Менделе проводил своего младшего друга на вокзал, и вернулся совершенно разбитым. Шолом-Алейхем уезжал тогда обратно в Америку к своей семье.
В 1909-1910 годы до Менделе доходили слухи, что болезнь его обостряется. В этот период Шолом-Алейхем как раз переезжал с одного курорта на другой, где принимал разнообразное лечение.
* * *
Следует заметить, что уже тогда в конце 1930-х гг. В евр. советской прессе при каждом удобном случае следовало «поддеть» американские порядки, нарушение законов и т.п. Хотя дочь Менделе, вероятно, скрывает тот факт, что американские издатели выпустили, очевидно, к 70-летию Менделе его собрание сочинений, а российские забыли (прим. пер.).
* * *
«Дедушке» эти слухи о болезни внучка терзали сердце и он писал своему дорогому собрату: «Сердце обливается кровью, чернила мои высохли и перья мои сухи». Как известно, Шолом-Алейхем был не здоров с тех пор, но тянул. Однако особенно обострилось его болезнь, когда в 1915 году пришло известие о смерти его старшего сына Нумы Рабиновича, которого он очень любил. Это несчастье тяжким грузом пала на плечи больного писателя.
В 1915 г. Менделе получил письмо от Шолом-Алейхема, написанное по-русски. Письмо было из Нью-Йорка. Шолом-Алейхем ему писал:
«Будьте здоровы, милый дедушка! Увидимся ли мы еще на этом свете?»
И больше они таки никогда не увиделись.
Менделе вскоре сам стал больным. Его настиг первый сердечный удар. В 1916, когда мы получили известие о смерти Шолом-Алейхема, мы старались как-то скрыть, утаить от отца эту печальную весть. Но долго скрывать от него этот факт нам не удалось: к нам пришла через несколько дней дочь Шолом-Алейхема – Ляля Койфман, которая жила тогда с семьей в Одессе.
Трудно описать, с какой болью воспринял Менделе это известие. Болезнь его обострилась, он все чаще стал говорить нам: «Я чувствую, что внучек зовет меня…» И предчувствие, к сожалению, его не обмануло – в конце ноября 1917 года его не стало.
* * *
Надежда Абрамович ничего не пишет о похоронах отца. Из других источников известно, что в последний путь проводить Менделе пришло «почти все еврейское население города». (Однако если учесть, что в октябре-ноябре 1917 года в Одессе еще не было регулярной власти, а город переходил из рук в руки, то вряд ли евреи рискнули выходить из домов в ожидании погромов! – прим. пер.).
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Воспоминания дочери Менделе – Надежды Абрамович (1880-й, Одесса – 1960-е, Кишинев) были опубликованы на языке идиш в еврейском журнале «Советиш» в 1939 году (№12) в ряду других мемуарных и историко-литературных материалов, посвященных 80-летнему юбилею Шолом-Алейхема. На мой взгляд, эти воспоминания очень ценны тем, что не только повествуют о встрече двух великих писателей, разница в возрасте между которыми была почти в четверть века. (Менделе родился в 1836, Шолом-Алейхем в 1859-м), но обнажают сопряжение двух разных характеров, двух разных дарований, пересекшихся в неистовой любви к местечку, к еврейскому народу, к языку идиш. Две разных в то же время судьбы. Менделе, прежде чем стать писателем, испытал нужду, бродяжничество, неприкаянность – стал Учителем с большой буквы, начиная с 1881, когда он поселился в Одессе – он был директором одной из крупных еврейских школ «Талмуд Торы» (на улице Дегтярной), вплоть до своей смерти в 1917 г. (с небольшим перерывом в 1905-1908 гг.). Шолом-Алейхем начал также с трудного детства, но потом выбился в светского интеллигента, окончил Казенное раввинское училище, попал в богатый дом помещика Лоева, тоже стал учителем – сперва одной прекрасной еврейской девушки Ольги Лоевой – потом учителем и писателем для многих тысяч еврейских девушек и юношей. Но «внук» не пережил «дедушку», умер в 57 лет, за год до смерти Менделе, который еще успел оплакать его.
Но вышло так, что они оба закрыли собой дореволюционную эпоху в еврейской литературе. (Кстати, к этим двум нашим классикам следует причислить и Ицика-Лейбуша Переца, закончившего земной путь в 1915). На этих «трех китах» стоит классическая еврейская литература (на языке идиш), и потому имеет свой уголок в мировой литературе). Но в советский период Менделе вдруг оказался в тени своего «внука», оказалось, что для марксистской критики «дедушка» не очень пролетарского происхождения: четверть века нес для своего еврейского народа просвещение, боролся с местечковыми предрассудками, правовыми нарушениями в общинной жизни евреев; стоит прочитать энциклопедическую статью советского критика И.Нусинова о Менделе в «Литературной энциклопедии» 1934 года, чтобы понять, что ему в дальнейшем «не светит». Но все-таки, к столетию Менделе была издана его забытая повесть, или роман «Заветное колечко» («Дос винч фингерл», 1936 г., Харьков-Одесса, «Киндер-фарлаг»). Это была тоненькая книжица в 90 страниц, правда, в твердой обложке с иллюстрациями, но в сокращенном виде: создан этот сокращенный текст тоже очень талантливым, молодым тогда, писателем Дер Нистером (Пинхасом Кагановичем, 1886-1950). В 1930-40-е Гос. изд-во «Дер Эмес» приступило к изданию Собрания сочинений Менделе Мохер-Сфорима (на идише), но на русском языке вышел однотомник лишь в период относительного «потепления» режима, в период «оттепели» в 1961 году. То бишь 50 лет назад. По сути, эта книга в переводе двух талантливейших еврейских переводчиков (Иосифа Гуревича и М.Шамбадала) до сих пор является основополагающим изданием Менделе Мойхер Сфорима на русском языке, в прекраснейшем оформлении Менделя Горшмана – чьи работы мне довелось видеть неоднократно в доме самого художника еще при его жизни. Эта книга, в которой опубликованы три знаменитых произведения «дедушки»: «Маленький человечек», «Путешествия Вениамина Третьего» и роман «Фишка хромой», является можно сказать литературным памятником.
Следует подчеркнуть, что жизнь и творчество дедушки как-то незаслуженно кануло в прошлое, и требуется очень обширное монографическое издание, типа тех романов-эссе, что писал Андре Моруа, чтобы иметь цельное представление о громадной фигуре Соломона Абрамовича (Менделе Мойхер Сфорима; «Менделе книгоноши», да сияет светоч его!).
