Из "чумовых хроник"
Михаил ГУРЕВИЧ, Ариэль
У Достоевского что-то там было: человек, мол, подлец, но и тот, кто его за это подлецом называет, подлец тоже.
Реальные ежедневные истории.
Я возвращался в усталом автобусе домой с работы. "Корона" по-прежнему с нами, проезд в автобусах по-прежнему по бесконтактной (для водителя) карточке "Рав-кав", наличные деньги не принимаются.
На одной из остановок в автобус поднимается финиширующая уже старушка. Израильтяне таких хорошо знают – "с бантиками и рюшечкми". Карточки у нее, разумеется, нет. Похоже, она вообще не в курсе, что на улице пандемия и правила жизни резко изменились. Хотя, о чем это я? Маска же у нее была.
Автобус полон. Почти половина пассажиров израильтяне, вторая половина – уставшие арабы с "территорий". Приятный вечер четверга… Не надо быть особым физиономистом, чтобы уметь различать наши лица: палестинцы словно запорошены темным песком, они более "изношены", вымотаны бесконечными ночными побудками, долгой дорогой на работу в Израиль, униженным путем обратно…
В их транспортной близости к израильтянам уже не остается места ненависти и неуживчивости. Они уже не подлецы. И мы тоже уже нет. Все-таки, ненависть – чувство достаточно ёмкое, а вся энергетика рассосалась в недельном быту. Конец недели. Полная расовая энтропия. Блэкаут. Зеу зе. (иврит – это всё!). Халлас! (арабский – всё!).
Итак, водитель не разрешает старушке войти. Она громко протестует. Наконец, водитель говорит:
"Ладно! Попроси кого-нибудь из пассажиров заплатить за тебя карточкой, а ему отдашь наличными. 15 с половиной шекелей"
Старуха поворачивается к зрительному залу и громко просит. Все молчат. Увы, молчу и я. В мой "Рав-кав" залит только месячный проездной билет и свободных денег, чтобы оплатить ее проезд, у меня просто нет. Все остальные молчат тоже.
— Я заплачу. Я! – кто-то на гортанном иврите обращается к ней.
Молодой парень быстро подходит к водителю и оплачивает проезд старушки. Лицо его темно и запорошено песком. Он измотан и изношен.
Старушка начинает верещать:
— О, тода раба леха, мотек! Тода, бээмэт! Ани квар нотенет леха мезуман. Тода, тода леха! Шукран! (О, спасибо, спасибо тебе, дорогой! На самом деле, спасибо! Сейчас я тебе верну деньги наличкой. Спасибо, спасибо тебе – иврит. Спасибо! (арабский)).
Отсчитывает ему 16 шекелей.
— Ло царих, геверет. Аколь бэседер, ло царих. Си бэ-шалом! (Не надо, госпожа! Не надо! Езжай с миром! – иврит).
И не взял.
Она еще долго просила. До самой его остановки. Палестинцы выходят раньше. Заезжать в Ариэль в автобусах им запрещено. Он вышел. Деньги не взял.
На следующий день в автобус не пустили молодую арабку. Она была без маски. В традиционном мусульманском платье, в платке до глаз – но без маски! На этот раз в автобусе палестинцев было гораздо больше израильтян. Суровые мужики в масках угрюмо молчали. Арабка (кстати, редчайшее явление в израильских автобусах – одинокая палестинская девушка) развернулась выходить, но тут:
— Ахоти! (Сестренка – иврит). На, возьми мою маску!
Израильтянка вытащила из своей сумки новенькую маску и вручила ее счастливой девушке. Она надела ее, вошла в автобус, задумчиво прошла мимо пустующих кресел около своих родных братьев и села рядом с двоюродным. Рядом со мной. Я скосил глаза. Та часть, которая оказалась незащищенной между платком и маской, была молода и прекрасна. Ее глаза сверкали и улыбались. Молодая, красивая и одинокая арабка возвращалась домой.
Всё и все вокруг были хороши, свежи и счастливы. Жизнь прекрасна, справедлива и бесконечна. Чтобы ее не разочаровывать, я отвернулся.
