Скончался известный советский и российский бард и телеведущий Леонид Сергеев. Ему было 69 лет
Сейчас, в дни после его ухода, первой песней становится печальная "А я сказал беда, беда…", а не искрометные юмористические композиции, принесшие Леониду Александровичу всесоюзную славу. Впрочем, она весьма символична не только в связи с кончиной ее автора.
А я сказал: "Беда, беда…"
А он сказал: "Ну-да, ну-да.
Беда, поскольку кончились снаряды".
А я сказал: "Леса седы".
А он сказал, что это дым
Поскольку догорает где-то рядом.
А я сказал: "Беда, беда…"
А он сказал: "Да ерунда!
Они всегда кричат, когда им больно".
А я сказал: "Нельзя же так!"
А он сказал: "Наказан враг!
И все кругом поэтому довольны".
А я сказал: "Беда, беда".
А он сказал: "Да никогда!
Не будет так, чтоб были мы не правы.
А если нет, то будет бой.
Да с кем угодно, хоть с собой.
Ведь бой не ради жизни, ради славы".
Я что-то говорил еще,
Так говорит больной с врачом,
Услышав приговор неумолимый.
И билась в голосе слеза.
И он не отводил глаза.
Он мне в глаза смотрел, но как-то мимо…
И он сказал: "Ну что, айда?"
А я сказал: "Беда, беда.
И нам она аукнется стократно".
Он взял снаряд пошел вперед,
За ним под знаменем народ.
И я пошел со всеми, но обратно…
… Родился он 30 марта 1953 в Бресте, извещает Википедия. Учился в музыкальной школе по классу фортепиано. В школе начал писать стихи.
С 1970 года писал песни, преимущественно на свои стихи.
В 1975 году окончил историко-филологический факультет Казанского государственного университета имени В. И. Ульянова-Ленина.
По приглашению телепродюсеров переехал в Москву, сотрудничал с телевидением, участвовал в передаче «Веселые ребята», был ведущим телепрограммы «Лого» на РТР. Появился в киножурнале «Хочу всё знать» №205 (1992).
Работал на «Молодёжном канале» радио.
Главный редактор киножурнала «Фитиль» (2001 год). Член Союза журналистов.
Участник бардовского ансамбля «Песни нашего века». В последнее время жил и работал в Москве.
С 2019 года являлся ведущим подкаста «Ну, па-ап!», в котором общался со своей дочерью Ириной на тему современной цифровой культуры — например, Twitter, мемы, сериал «Чернобыль».
Скончался 5 июля 2022 года.
* * *
20 мая 2005 г. в американском издании "Seagull" вышло интервью Бэлы Гершгорин с Леонидом Сергеевым под названием "Слушай, Сальери, свой «Самсунг»". Почитаем фрагменты из него.
Киньте в народ простой вопрос: “Вы пойдете на концерт Леонида Сергеева?” — и народ резко разделится на две группы — тех, кто да, непременно, круша двери, — и тех несчастных, которые бардовскую песню не чтут, классиков ее не знают и никогда не слыхали, сиротки, про Козлова с поехавшей крышей, про молодоженов из эпических свадебных полотен времен расползающегося социализма. И, что воистину печально, не ведают о вещах более сокровенных — о юности, мелькнувшей “серебристой малой рыбкой”, о милом трамвайчике и о грустнейшем ожидании счастья за три архаические копейки…
Подобно Толстому, Аксакову и Ульянову-Ленину, Леонид Сергеев учился в свое время в Казанском университете и бардом не именовался. Но, услышав в свой час песни Юрия Кукина, заболел от нахлынувшей любви и сладостной тоски и начал лихорадочно осваивать гитару. Параллельно копал черепки и черепа (побочное увлечение историка археологией) и плавно увязал в художественной самодеятельности. Могло все это кончиться плохо, но поскольку отчисляли из заведения все больше гениев, а он был просто славный веселый человек, то закончить университет удалось. Сразу после этого темпераментный артистичный вчерашний студент ушел на трудные хлеба газетной журналистики, где приобрел умение работать быстро (за ненадобностью перешедшее потом в атавизм). Но работать весело не разучился: свидетельством тому (уже историческим) — огневые годы на поприще радио — и тележурналистики, телепередача, трижды закрываемая, но безумно любимая несознательным народом — “Веселые ребята”, и он там — большой и значимый!
— У вас, Леонид Александрович, есть опыт пересечения государственной границы (анналы свидетельствуют: в золотом детстве, разобидевшись на домашних, человек собрал самое ценное, что имел, и двинул из военного городка в нашем Восточном Берлине в сторону Берлина вражеского, Западного. Был остановлен сестрой почти на подходе к заветной цели. — Б.Г.) — В годы мощной эмиграционной волны не было ли мысли, что и вам пора?
— Гм-м… Ну, для начала меня-то никто никуда не приглашал…
— Ну да, нас всех в Америку приглашали просто-таки слезно, на коленях…
— Ага, сачком отлавливали! — (жизнерадостно смеется). — Думать-то, может, и думал. Но эмиграция — вещь серьезная, а человек я ленивый: пока соберешься с духом, телесами, вещами… А там спасительная мысль: сяду на пенек, съем пирожок! Вот и сижу, ем. На самом деле, если пятьдесят два года я прожил в стране, то мое нежелание ее покидать что-то означает, не только инерцию. В советское время, когда нельзя было податься вправо-влево, нормальные думающие люди начинали отыскивать возможности движения вверх-вниз. Кто-то на этом разбивался, кто-то проламывал стену и уходил. У каждого своя доля: кому быть бойцом, кому залегать на дно, пить водку и плакать о том, насколько лучше все могло бы устроиться… Я не из бойцов и не из плачущих. Длительные отъезды случались, но мысль, что вернешься домой, всегда грела.
— Мы ведь уезжали тоже каждый из дома, не с пустыря. Но ехали в первую очередь — и во вторую, и в третью — от страха за детей: извините, если звучит дежурно…
— Так, насчет детей, — жестковато, без смеха. — Дочери моей пятнадцать, и я верю, что какие бы персонажи, щедринские или гоголевские, ни правили Россией, она будет жить нормально. Вот верю в это! Людей сейчас разбросало: моя дом — моя крепость, и мира нет. Как говорил Мао-цзедун: “У каждого поколения должна быть своя маленькая война…” Отвечать за будущее всей страны, и даже за отдельно взятой Москвы и Московской области не берусь, трудно. Отвечаю за конкретного человека, которому я и жена показали в этой жизни много значимого. Надеюсь, в нашей дочери есть тот стерженек, который не позволит ей покорно падать и махать лапками, если держиморды начнут верховодить опять. Конечно, когда они на экране, я как нормальный человек плююсь, матерюсь. А вышел на балкон, перекурил, отдышался: господи, как хорошо! Я ведь даже на “Фабрику звезд” — идиотическую, намеренно оглупляющую молодежь — смотрю как средний обыватель. Хи-хи — и спать… Я однажды понял: когда кто-либо из близких болеет, страдает — это беда. Когда уходит — горе. Все остальное — обомнется.
— Первой песне ничто не мешало родиться?
— О нет. Она была написана в 1970 году и посвящена — ну конечно, ей. Гитаре…
— Типа “Поговори же ты со мной…?”
— Хуже. Там было много “а-а”, “о-о”. Но розовые сопли первых проб не стали основополагающими.
— Чтобы не вопрошать по-некрасовски скорбно и торжественно, о чем были ваши последние перед затишьем песни, давайте назовем их “дай-бог-не-последними”. Так о чем они?
— Диск “Красный мячик”, который везу с собой к вам, — почти полностью лирический. Дело в том, что когда ты пишешь в 16-18 лет, то представляешь будущее, вешая себе же на уши лапшу. Будущее то — уже давно прошедшее: но что же, подобно Владимиру Вишневскому, “написал стихотворение — закрыл тему?” Тема больше, чем жизнь, появляется опыт, он обобщается. Хотя это не значит, что только сидишь и маниакально обобщаешь себя и свое. Недавно в одно из воскресений я вышел на сцену с гитарой в роли полуидиота Саныча, который лепит лабуду, клеймя все подряд — такая гавриилиада. Архетип… Есть на диске еще и “Песнь о Николаеве”, которая изначально замышлялась как смешная. Там про то, как новорожденному было даровано две жизни, потому как и персоналу в роддоме, и ангелятам на небе выдали зарплату за год вперед. Реакция оказалась абсолютно непредсказуемой. Спел ее на Грушинке — люди стали подходить как-то настороженно: “Ты всегда писал так, что жить хотелось, а теперь — чернуха, суровая обреченка!” Герой действительно не знал, что “основой основ будет смертная мука…”
— В одном из интервью, цитируя Арсения Тарковского, вы сказали, что русский человек если и пишет, то исключительно под давлением. Но как-то сложно поверить, что ваш классический “Трехколесный со звонком”, или “Колоколенка”, или тот же “Трамвайчик” написаны под прессом.
— Медлительность моя и необходимость подгонять себя — особая статья. Что до трамвайчика, то тут давление ни при чем, а простая вполне конкретная история имеет место. Первый куплет — точнее, первые четыре строчки — были написаны невероятное количество времени назад. Дальше песня не шла, а “ни дня без строчки” — не мой лозунг. Клочок бумажки, где был набросок, естественно, потерялся. Но казанский реальный трамвай номер девять из памяти не ушел. И вот через двадцать с лишним лет еду — далеко, долго, ухожу в себя. И только тогда песня получает завершение. Такие темпы.
— Как же вам, такому чудовищно ленивому, удалось недавно сделать целый моноспектакль “Весь из себя”?
— Ой, спектакль — это ужас! И классический случай давления на творческую личность. Несколько лет назад Юлий Черсанович Ким подошел ко мне и сказал: “Вы переросли концертную форму, Леня! Вам нужно делать более глубокие вещи, для театра!” — “Да, но я ленив и труслив!” Ким, видимо, подумал, что я кокетничаю. Встречаемся через год — он с тем же вопросом. Я пожал плечами, Ю.Ч. фыркнул. Через два дня мне звонит очень серьезный человек Олег Львович Кудряшов, профессор ГИТИСа. Назначил встречу, взял мои диски, написал либретто, сказал: “Давайте работать!” Ну, и начался этот кошмар. Два месяца я сидел таким маленьким-маленьким, слушающим, но не понимающим ничего вообще. Оказывается, что песни, написанные два десятилетия назад мною лично, я лично понимал совсем неправильно. Тот же “Трамвайчик” надо петь не пуская слезу, а скоморошничая, в клоунском наряде. И, как ни странно, потом дошло, что это правильно… Музыкальную часть обеспечивали Евгений Быков и Александр Прокопович. В театре Камбуровой люди сидели в полуметре от сцены, на которой я плакал, бегал, рисовал… Видел, как они опускали глаза — такая энергетика ходила по залу. Сейчас я спектакль не играю. Знаете, это все очень непросто: если есть у тебя школа, то влезаешь в роль, как в одежду, — а мне надо делать персонаж, каждый раз поедая самого себя.
— Может, вернете себе лавры летописца Пимена? Писать, как вы, со звериным серьезом о ничтожном — это ведь воплощение мудрости бородатого теоретика: человечество смеясь расстается со своим прошлым!
— Все эти “Кратчайшие курсы нашей истории” на шесть минут, “Свадьбы”, “Песнь о Самсунге”, “Пурга о Микробе” проходят по категории чистой пурги в мозгах, буквального съезжания крыши… Недаром пишутся эти бреды не по месту действия, а на отдыхе в Финляндии. Рыбачишь, грибы собираешь, впитываешь, воду, природу, становишься как чистый лист. И начинается…
