Из историй от израильского врача
Натан ТИМКИН
— Доктор, когда я слишком долго сижу за бриджем с девочками, мое левое колено мне отказывает, — жалуется пациентка восьмидесяти четырех с половиной лет.
Говорила мама, карты до добра не доведут.
* * *
Молодая женщина просит проверить анализы, которые сдавала на днях. Там всё отлично, с чем я её и поздравляю. Тогда она вопрошает, могу ли я проверить ещё и анализы её жениха, и кстати показывает колечко с бриллиантиком. Поздравляю её ещё раз, вполне искренне, пусть ещё одна семья родится в стране!
— Ты же его знаешь, моего сладенького? А какие у него глаза!
Припоминаю. Двухметровый здоровяк, из тех, что в России брали в десант.
А вот глаза его я не совсем помню, мне так высоко голову не задрать.
— Пока что пусть подойдёт сам, заодно и глаза рассмотрю.
* * *
Тот самый. Вонючий, отвратительно выглядящий, но на самом деле это просто гной.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Я вспоминаю, как на гнойной хирургии две наших группы загнали в малую перевязочную. Это такая комната размером в десять квадратов, и там наискосок стоят два хирургических стола. Таким образом, хирурги в сопровождении сестричек могут одновременно работать.
Дело произошло зимой. Батарея давала огня, думаю, в помещении было под 30 градусов. Двое хирургов, пара операционных сестёр, пациенты, один препод и двадцать пять человек студентов. Мы стояли как селёдки в бочке и плавились в собственной зимней одежде под относительно белыми халатами. Воняло гноем и стерилизационными жидкостями.
Мне банально не хватило воздуха и я потерял сознание. Однокурсницы вытащили меня наружу, где я немедленно пришёл в себя, снял свитер и рубашку, надел халат на тонкую футболку и вернулся обратно.
Вообще говоря, работа с инфицированными ранами являет собой пример наименьшей врачебной щепетильности: абсцесс раскрывают пошире, увеличивая доступ воздуха, загнившие ткани удаляют беспощадно, работаю без сантиментов и щепетильности.
Зато такая техника зачастую позволяет избежать ампутаций.
Это я про войну и политику, если кто-то не догадался.
* * *
Вот тут задали из партера резонный вопрос: как это можно случайно съесть половину дыни?
… у меня в институте была очаровательная преподавательница фармакологии, лет сорока пяти. И она рассказывала, как записалась в группу спорта для женщин, типа для похудания, хотя выглядела подтянуто (или: поэтому так и выглядела. Она ещё и джаз любила, на Дейва Брубека ходила, не удивлюсь, если по ночам слушала вражеские голоса).
И вот после тренировки — душ, раздевалка, укладка волос, макияж, беседы за жизнь… Около соседнего шкафчика сидит полная дама и обиженным голосом претензирует, что, несмотря на все усилия на физкультуре, никак не может похудеть. И сразу, без перехода, вспоминает, что вчера случайно съела бисквитно-кремовый тортик, ореховый. Одна. Не приходя в сознанку.
А тут всего-то полдыньки.
* * *
— Доктор, когда я с покупками из супера поднимаюсь на четвертый этаж, то начинаю немного задыхаться и поясница тянет. Лифт? Неее, я их боюсь.
* * *
Иногда, когда речь не идёт о политике, интересно бывает пролистать "Нью-Йорк Таймс". А если отмотать лет этак на пять-шесть назад, то негативное влияние современной поверхностности отшелушивается, открывая бриллиантовой огранки находки.
Коллега переслала мне статью о курсе портретной живописи в одной из медицинских школ Массачусетса. Профессорско-преподавательский состав кафедры кожных болезней предложил ввести этот цикл занятий в общее расписание, потому что студенты-живописцы, рисуя натурщиков, учились вглядываться, а затем переносить на холст мелкие детали, так характерно отличающие каждого из нас. В дальнейшем это умение тщательно рассмотреть сидящего напротив человека помогало им легче отличать первые, самые незаметные, наружные признаки заболеваний, ускоряя диагностику и зачастую делать ненужными многочисленные занимающие время высокотехнологичные проверки.
Кажущееся снижение интенсивности учёбы за счёт некоторой созерцательности процесса живописи позволяет врачу расширить свои личные возможности, замещая количество полученных знаний их качеством.
И конечно, в моих глазах курс живописи сам по себе прекрасен.
* * *
— А вот раньше, — говорит пациентка, пришедшая после операции, — врачи рекомендовали отдых в санаториях Ниццы или в горах рядом с Люцерном.
— А и езжайте, — тотчас соглашаюсь я.
* * *
А ещё на днях пришел пациент. Диабетик. Мы наконец стали активно бороться с его болезнью. Он проконсультировался с диетологом, начал помногу ходить и регулярно принимать прописанное лечение.
Результаты еще не идеальные, но намного лучше прежних.
Но вот я ему случайно пожаловался, что в Стамбуле эклеры не те.
Он оживился, в глазах загорелся огонёк.
— На востоке, — сказал он, — никто не умеет делать крем патисьер, а со взбитыми сливками эклер не тот. Вот и у нас в Израиле не умеют. Только в Нетании мои друзья изготовляют по классическому рецепту, — и он причмокнул. Назвал их имя, вглядываясь в моё лицо. Оно мне ничего не говорило. — Ну как же, — горячо продолжил бывший парижанин, — на Монмартре всех их знали! Я про себя добавил -" и были поставщиками кондитерской продукции императорскому двору". — А какой миль фёй они делают! — с умилением добавил пациент.
— Но я на диете! — он как будто встал по стойке смирно.
И я почти его пожалел.
* * *
Разговариваю с пациентом.
Брутальный мужик сорока лет: бывший спортсмен, метр восемьдесят пять, трехдневная щетина на подбородке.
Он обращается ко мне мотек, а я к нему мамми*.
* Мотек — скорее всего как honey, sweetheart на английском, а мамми оно и в Израиле мамми.
* * *
Пациенту восемьдесят один год. Жалобы на бессонницу. Снотворное брать отказывается.
— Может быть потом, доктор, к нему же привыкание.
Прав, вообще-то, до ста двадцати может успеть привыкнуть. Правда, и у меня есть арсенал, привыкнет к одному — переведу на другое лекарство.
Заодно и мне будет повод прожить еще тридцать девять лет.
* * *
Звонит медсестра.
— Доктор, у меня тут ваш пациент пришел с подозрительными болями в груди. Я сделала ему кардиограмму, она уже в его файле, не глянете?
— Чего ж не взглянуть, — ответствую, и забиваю данные гражданина в компьютер.
— Упс, у нас тут несвежий инфаркт рисуется, боли-то дня три уже?
— Да, доктор, сын говорит, прямо на вынос свитка Торы в синагоге занемог.
— Вызывайте скорую, в больницу немедленно.
— Сын говорит, они к вам завтра на консультацию подойдут, в больницу не хотят.
— Передайте сыну, что до завтра нужно ещё дожить. В дальнейшем говорите непосредственно с пациентом, это его жизнь. И спасать ее придётся именно сейчас. Поэтому в больницу, и только на реанимобиле, чтобы не сбежал! А сыну я при встрече пару слов лично наговорю. Но что-то подсказывает мне, что он не захочет встречаться.
* * *
— Доктор, меня отправила к вам жена, потому что у меня очень плохие анализы. Еще она подчеркнула, что вы скажете, что они хорошие, но чтобы я не верил.
— Так а чего пришел-то тогда?