«Кукла» ходила, смеялась, пела и даже играла на фортепиано…

Из цикла «Тель-авивские легенды»

Борис БРЕСТОВИЦКИЙ, Тель-Авив. Фото автора

(часть 1 читайте здесь)

Я понимаю, что заинтриговал всех, ну, или почти всех своих читателей началом этой истории. Не хочется разочаровывать, поэтому я продолжаю свой рассказ.

В доме-»Пагоде» всегда были цветы. И не смотря на то, что никакой явочной квартиры в здании не было, и профессор Плейшнер в окно не прыгал, горшками с цветами были уставлены все подоконники третьего этажа.

На третьем этаже жил Мендль Штайнер, и он очень любил цветы. Про Штайнера в Тель-Авиве говорили, что он настолько молчалив, что разговаривает только со своей женой и со своими цветами, хотя насчет я жены я не уверен. Но Штайнер очень любил цветы и именно поэтому на первом этаже «Пагоды» он открыл цветочный магазин, оранжереи которого занимали и часть двора. А так как оранжереи куда лучше, чем мебельная мастерская Матюшевского — и тише и приятнее, соседи быстро с этим свыклись.

Жена Штайнера в магазине не появлялась, и его правой (да и левой) рукой был Джала — яффский араб огромного, под два метра, роста, весьма добродушный и кроткий человек. Да и каким еще мог быть человек, посвятивший свою жизнь выращиванию цветов. Мендль не знал, кто и когда научил Джалу основам агрономических наук — как я уже говорил, он был человеком малообщительным. Джала делал свою работу, хорошо и честно. А Штайнер платил ему за эту работу — тоже хорошо и честно. На этом их отношения заканчивались.

А в другом крыле «Пагоды» находилось консульство Польской республики. Так что, может быть, я несколько поторопился с заявлением, что в доме не было явочной квартиры! Наверняка мы это уже не узнаем.

Консулом Польши в Тель-Авиве был доктор Дов Хаузнер. По своим рабочим консульским делам, доктор Хаузнер частенько бывал в Варшаве. И как-то раз, будучи приглашенным на очередной раут, организованный МИДом Польши, он познакомился там с очаровательной блондинкой с интересным именем — Аглая. Нет, не подумайте плохого, Дов Хаузнер был примерным семьянином и верным мужем, а Аглая — всего лишь рядовым сотрудником Министерства Иностранных Дел. Тем не менее, не смотря на разницу в возрасте, в статусе и даже в вероисповедании, они подружились.

И спустя несколько месяцев, выбив у МИДовского начальства ставку секретаря, доктор Хаузнер пригласил Аглаю в Тель-Авив, на работу.

У Дова Хаузнера дети были ровесниками Аглаи (его старший сын Гидеон, будущий судья Эйхмана, тогда как раз изучал юриспруденцию Еврейском университете в Иерусалиме). Поэтому и к девушке Хаузнер относился как к дочери. А может быть были и иные причины, ведь, как и Хаузнер, Аглая была родом из Львова. Тем не менее, доктор Хаузнер даже поселил девушку в своей квартире на несколько месяцев, благо размеры квартиры позволяли это сделать и семья не возражала.

Тель-Авив очень нравился Аглае. А еще ей очень нравилось море. И только одно несколько омрачало ее жизнь — жара! Лето, которое длится в Тель-Авиве девять месяцев в году! Кондиционеров тогда еще не было, и в жаркие летние дни девушка искала прохлады. Когда была возможность, она уходила на море, а когда такой возможности не было — спускалась в оранжерею Штайнера. Там, не смотря на влажность, было всегда чуточку прохладнее.

А еще в оранжерее был Джала. Когда он впервые увидел маленькую полячку (Аглая была довольно небольшого роста), ему показалось, что ожила одна из кукол дочерей Блоха, хозяина здания. Но «кукла» ходила, смеялась, пела и даже играла на фортепиано. И еще «кукла» заливисто смеялась.

Когда Аглая спускалась в оранжерею, Джала прятался за высокие цветы и наблюдал. Ну, а что ему оставалось делать? Польского он не знал, а Аглая не знала иврита. Однажды спускаясь вприпрыжку по лестнице «Пагоды», Аглая напевала какую-то детскую песенку на французском, и… Джала неожиданно стал ей подпевать. Молодые люди дружно рассмеялись, и долговязый Джала заговорил с очаровательной блондинкой на языке Дюма и Мольера. Как оказалось, Джала был круглым сиротой и воспитывался при одном из яффских монастырей. Монахи и научили его французскому языку, а еще научили его выращивать цветы. То, что Штайнер не узнал за несколько лет, Аглая узнала за несколько минут.

С этого дня молодые люди стали проводить вместе довольно много времени. Чтобы не попадаться лишний раз на глаза соседям, они часто уходили во двор соседнего дома — через дорогу, где рос, пожалуй, единственный в городе фруктовый сад. В саду было тенисто, стояло несколько скамеечек, и никто не мешал молодым людям наслаждаться обществом друг друга.

Джала обучал Аглаю ивриту и рассказывал ей о палестинской земле и ее городах. Аглая в свою очередь принялась совершенствовать Джалу во французском, рассказывала ему о Варшаве, о Вене, и о родном Львове.

Через некоторое время об их встречах уже знали многие! «Бата ве Грига» — Пат и Паташон… смеялись над ними. Но в этом смехе не было злости. Может быть немного зависти — уж больно красивой была Аглая. Но крестик во впадине ее «прелестей» действовал на многих евреев не хуже огня. А Джалу это нисколько не расстраивало.

Прошел почти год. Аглая уже бегло говорила на иврите, Джала стал «парле ву франсе», словно всю жизнь прожил в Париже. Все было бы не плохо, но… молодые люди все чаще стали сталкиваться с косыми взглядами и не доброжелательностью к их отношениям.

И однажды, после вечернего киносеанса, провожая Аглаю домой, к небольшой квартирке на улице Гесс, которую она снимала самостоятельно, Джала остановился, развернул Аглаю за плечи лицом к себе и сказал:

— Я знаю, как мы будем жить дальше!