Искусство заплетания пейсов, молитва под ламбаду и двадцатилетний долг перед Мордехаем Липкиным
Владимир ПЛЕТИНСКИЙ. Фото автора
Нет-нет, в иешиве я не учился. Но был один факт в моей биографии, позволяющий называть себя шутя «бывшим ешиботником». И, что немаловажно, эта публикация – возможность поведать о замечательном художнике и прекрасном человеке Мордехае Липкине, о памятнике которому рассказала моя коллега и друг Мириам Гурова в публикации «Бронзовый мольберт и вечный свет».
Было это на заре моей туманной абсорбции. Уж не помню, по каким каналам получили мы с моими родителями и семьями братьев приглашение провести пасхальную неделю в иешиве Явне. Нам и невдомек было, что давняя предшественница этого Богоугодного (без иронии!) заведения существовала еще во времена Синедриона и возглавлял ее сам Йоханан бен Закай. Откровенно говоря, тогда и имя этого еврейского мудреца мне ничего не говорило — из эпохи после разрушения Второго храма и вплоть до Иегуды Галеви я к тому моменту знал разве что о жизни и деятельности рабби Акивы и Бар-Кохбы.
За спиной у нас с женой и сыном были три месяца израильской жизни, причем больше месяца из них заняла война в Персидском заливе и печально знаменитые «шаббат шаломы» от Саддама в виде субботних «скадов». Почему-то иракскому тирану именно по субботам очень хотелось и моглось…
И вот мы из уже ставшего более или менее привычным образа жизни светского Израиля с нечастыми вкраплениями непонятных нам личностей в лапсердаках попали в совсем другой мир. Это же было так интересно для журналиста — узнать жизнь религиозных соплеменников изнутри! Думалось, что здесь обитают только мудрецы и святые. Казалось, что в иешиве нет места мирской суете.
Рав Ури, доставивший нас из Ашдода на микроавтобусе, снисходительно отвечал на наивные вопросы, задаваемые на самом что ни на есть примитивном иврите. И вот — иешива. И первым нас встречает приятный, симпатичный, на вид совершенно светский человек, кипа на голове которого была не так заметна, как шляпы на вместилищах ума у окружавших нас ортодоксов. Это был художник и просветитель (да простится мне столь высокопарное определение его сущности!) Мордехай Липкин.
В первый день он выполнял лишь функции переводчика на лекциях. Но уже назавтра стало понятно, что сам он гораздо интереснее, чем те, кто пытался сеять разумное, доброе, вечное на примерах, которые могли бы рассмешить детсадовца. Например, один раввин на полном серьезе поведал нам, что существование Высшей Силы легко объяснить принципом работы телевизора.
— Вы же понимаете, — вещал многомудрый рав на полузабытом им русском языке, — что только Всевышний мог сотворить такое чудо и загнать маленьких человечков, точнее, копии людей, в ящик со стеклянной дверцей, и заставить их двигаться и разговаривать. Телевизор — это модель Вселенной, созданной Всевышним, и все мы — такие же человечки, призвание которых — служить Ему…
Понятно, что раввин придумал этот образ для наглядности. Но перед ним были далеко не дети младшего дошкольного возраста. Естественно, оставшуюся часть лекции было уже сложно дослушать из-за того, что мы давились от смеха. Еле сдерживался и наш Вергилий.
Потом, уже после лекции, мы посмеялись от души. Мордехай заметил, что рав на самом деле человек мудрый, но вот таланта объяснять что-то людям, далеким от религии, Бог ему не дал.
Зато как красиво говорил настоятель иешивы — и как красочно переводил его речь Липкин! А как интересно было послушать ребецн нашим женщинам!
Мордехай был первым человеком, который смог адекватно и без пафоса ответить на накопившиеся за три месяца израильской жизни вопросы.
В общем-то, еврейский образ жизни для меня не был terra incognita — в нашей семье справлялись праздники, самосознание было самое что ни на есть еврейское, выбор Израиля как места для дальнейшей жизни был осознанным. Но многое выглядело странным, особенно — разнообразие видов одеяния религиозных евреев (встречают-то по одежке!), разновидности кип, процесс заплетания пейсов.
О, какое священнодействие довелось нам наблюдать во время одного из неспешных диалогов — не меньше часа один далеко не юный дяденька обрабатывал свои пейсы — вначале они были накручены на бигуди, потом он их распушил какой-то щеткой, затем докрутил при помощи плойки… Происходило это на веранде, так что весь процесс был как на ладони.
— Как барышня на выданье, — прокомментировал я.
— Суета сует и всё суета, — усмехнулся Липкин. — Слаб человек, даже годы изучения Торы не научили его пренебрегать внешними излишествами.
Другой солидный мужчина свои тугие и длинные, как девичья коса, пейсы укладывал бубликом под шляпу. При этом он производил впечатление запорожского казака — и внешностью, и тем, что голова его была обрита, а уложенные на ней пейсы гляделись как чуб.
— А зачем ему такой оселедец? — поинтересовался я. — И вообще — что это за странная традиция — носить пейсы?
— В ТАНАХе заповедано не брить мужчине голову накругло, — ответил Липкин. — На мой взгляд, для этого достаточно бороды. Но кто-то на всякий случай, дабы случайно не нарушить установку, отрастил небольшие пейсы, другой решил его перещеголять, третий пошел еще дальше… И вот сегодня вы видите результат этого еврейского соревнования.
— То есть, пейсы превратились в фетиш? — спросил я. — А лапсердаки, пришедшие к нам из польской моды восемнадцатого столетия? А эти совершенно не подходящие нашему климату меховые шапки?
— Все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд, — отреагировал Мордехай. — Постепенно поймете, что и пейсы, и лапсердаки, и штреймлы далеко не только дань устаревшей моде и подражание раввинам ушедшей эпохи… Всё имеет своё объяснение, и я постараюсь рассказать об этом.
Я доставал Мордехая вопросами как пятилетний почемучка. Он терпеливо отвечал. Я спорил, если его доводы казались зыбкими. Мордехай находил ответы, разбивая в пух и прах мои аргументы и факты. Но иногда, задумавшись, почему что-то у религиозных евреев так, а не иначе, отвечал, что обязательно изучит это и докопается до истины.
Только благодаря общению с Мордехаем и его очаровательной женой Иланой наскучившая на третий день жизнь в иешиве с обязательными молитвами и лекциями была не пресной, а интересной. Разнообразие вносили вечерние трапезы с хасидскими песнями.
А во время молитв я наблюдал за соплеменниками и в уме дорисовывал их психологические портреты — чтобы потом обсудить с Липкиным. Странное впечатление производили экзальтированные подростки, при молитве наклонявшиеся с невероятной частотой. Один из них вдруг упал и забился в истерике, но никто не обратил на него внимание.
— Не исключаю, что этим они компенсируют свои невысокие способности в изучении Торы, — прокомментировал их поведение Мордехай. — Но могут быть у такого молитвенного экстаза и причины личного характера.
Веселило нас и то, что с утра из динамиков доносилась… ламбада. Да-да, эта самая эротическая мелодия, столь модная в то время. И молодые ешиботники слушали ее, пританцовывая. Интересно, видели ли они видеоклип с полуобнаженными мужчинами и женщинами, танцующими под эту музыку на бразильском пляже? Знал ли об этом далеком от принципов еврейской морали видеоклипе тот, что включил ламбаду в репертуар «радиорубки»?
При расставании мы обменялись телефонами, договорились не пропадать. Однажды Мордехай позвонил мне, пригласил на выставку. До сих пор не могу простить себе, что не поехал тогда в Иерусалим — то ли поленился, то ли были какие-то дела, связанные с тем, что к этому моменту я уже плотно работал в редакции газеты «Хадашот».
Спустя год после этого я подумал, что неплохо бы созвониться, сделать интервью, да и просто пообщаться уже с высоты приобретенного мной израильского опыта. Но в суматохе двух переездов с квартиры на квартиру потерял номер телефона.
А потом… А потом наступило 8 июля 1993 года. Скучный радиоголос, сообщивший, что разрешено к оглашению имя человека, убитого террористами возле поселения Ткоа, подействовал словно удар током. Мордехай Липкин… 38 лет от роду… Оставил вдову и четверых детей…
Мы очень мало были знакомы. Но мало кто помог мне разобраться в себе и окружающем мире так, как Мордехай. Не раз, задумавшись о какой-то проблеме, связанной с кажущимися нелепыми мне, агностику, еврейскими традициями, я словно слышал его голос, спокойно раскладывающий по полочкам все «за» и «против».
Через девятнадцать лет после его гибели, на иерусалимской площади близ Итальянской синагоги на улице Гилель был открыт созданный скульптором Юлией Сегаль памятник Липкину, я все чаще вспоминаю светлые моменты краткого знакомства с Мордехаем. И прочитав интервью, точнее, дружескую беседу с Иланой нашего общего с Липкиными друга Мириам Гуровой, я наконец-то решился написать то, что вы читаете сейчас. Наверное, это долг перед Мордехаем. А, может быть, и перед самим собой, тогдашним, наивным, тридцатилетним, с еще пышной шевелюрой, и сегодняшним, убеленным сединами, но все еще пытающимся познать истину…
Спасибо, прекрасно и трогательно