"Алла не Розенцвейг, а Розенблат"

Александр Стефанович — о времени, о себе и об Алле Пугачевой

Как мы сообщали, от коронавирусной инфекции скончался бывший муж Аллы Пугачевой — кинорежиссёр, писатель, сценарист и актёр Александр Стефанович.

В связи с этим печальным событием мы решили познакомить наших читателей с лучшим из его интервью, которое он дал изданию «Бульвар Гордона» в апреле 2010 года.

Дмитрий ГОРДОН

Известный кинорежиссер, сценарист и писатель Александр Стефанович как-то пошутил: если хорошему музыканту, чтобы завоевать девушку, достаточно довести ее до рояля, то ему — до ресторана: за полтора-два часа, проведенных за непринужденной беседой, он может вскружить голову любой.

В любви Александр Борисович такой же гурман и эстет, как в еде и напитках, поэтому у красавиц, которые не возвышаются над ним и окружающим человечеством на 20 сантиметров и не являются радикальными блондинками, шансов привлечь его мужское внимание мизер. Его называют первым плейбоем СССР, но ключевое слово тут «первый», потому что по натуре Стефанович — лидер и неизменно опережал на полкорпуса события, коллег и даже эпоху.

Он был «диссидентом жизни», не инакомыслящим, но «инакоживущим», он в аскетические советские времена пообещал себе: «Я не дам коммунистам испортить мою жизнь» — и придерживался этого кредо всегда. В детстве — первый забияка, в расцвете сил — режиссер первого советского киномюзикла и создатель первых отечественных клипов, родоначальник нового типа продюсерства и имиджмейкерства на эстраде — все это о нем, и только в одном списке он второй — таков его порядковый номер во внушительном перечне официальных мужей Примадонны.

Читайте в тему:

Новая потеря Примадонны

В свое время перед его обаянием не устояла даже Алла Пугачева — певица, которая прежде вращалась среди простодушных циркачей и лабухов, очертя голову бросилась в объятия этого кинематографического казановы (после чего он как честный человек одолжил у Сергея Михалкова деньги на свадьбу и повел Аллу в загс). Их брак длился с 1976-го по 1980-й, и именно эти годы критики считают золотым веком в творчестве Пугачевой. Тогда на экраны страны вышел фильм «Женщина, которая поет», был записан ее первый сольный альбом «Зеркало души», появился мифический композитор Борис Горбонос, оказавшийся ее псевдонимом, страна наполнилась анекдотами и слухами о творчестве и личной жизни Пугачевой, певица начала собирать стадионы. Именно тогда Стефановичем был создан сценический образ Примадонны, который не меняется уже столько лет.

Читайте в тему:

Алла хадаша

Кое-кто спорит о том, насколько талантлив Александр Борисович в режиссуре (а на его счету около десятка художественных фильмов), однако факт, что как менеджеру ему не было равных, ни у кого сомнения не вызывает. Предвосхитив будущие перемены, он привнес на советскую эстраду авантюрный дух и приемы современного шоу-бизнеса, с помощью которых лепил из популярной певицы мегазвезду. Да и не только из нее. После встречи со Стефановичем совсем другой предстала перед зрителями София Ротару. Он привел на большой экран Андрея Макаревича, Александра Розенбаума, композитора Давида Тухманова, «Машину времени» и «Песняров». Он снял более 40-ка документальных фильмов, в том числе о выдающихся деятелях отечественного и мирового искусства — Иосифе Бродском, Юрии Любимове, Зурабе Церетели, Лени Рифеншталь и других. Он сделал в Англии сенсационную документальную ленту «Жаркий август 1991-го года», после которой пришлось переписывать учебники современной истории. Стефанович стал автором и героем романа «Я хочу твою девушку» (написанного им совместно с Эдуардом Тополем), а потом издал книгу «День божоле», который его собратья-писатели тут же окрестили современным «Декамероном»… Кстати, после развода с Пугачевой он так и не женился, а она недавно вдруг напомнила: «При встрече он должен мне руку поцеловать и сказать: «Спасибо, дорогая, что ты была со мной». Кто знает, может, ставить точку в истории их непростых взаимоотношений еще рано? За ответом на этот животрепещущий вопрос я и отправился домой к Стефановичу в центр Москвы, на Патриаршие пруды…

— Да, Александр Борисович, если вы, наконец, соберетесь засесть за мемуары, вам будет о ком написать: о вдове Булгакова Елене Сергеевне и культовом немецком режиссере Лени Рифеншталь, о «народном д’Артаньяне» Михаиле Боярском, с которым вы дрались в детстве, и о великом поэте Иосифе Бродском, которого знали в молодости, и, конечно, об Алле Борисовне Пугачевой, чьим мужем были несколько лет…

— Ну, когда удалюсь на покой, обязательно этим советом воспользуюсь, а пока, Дмитрий, я с удовольствием отвечу на ваши вопросы, тем более что с Украиной у меня многое связано. Так, мама моя родилась в селе Новый Бобрик Житомирской области, первую роль в кино я сыграл на Одесской студии, а свои картины не раз снимал в Ялте и очень горжусь, что за одну из них получил приз на Международном фестивале в Севастополе.

Читайте в тему:

Муза Иосифа Бродского

— Вы автор множества художественных и документальных фильмов, вашему перу принадлежат около 70 сценариев… Зрители до сих пор с удовольствием смотрят сатирическую комедию «Пена» с участием Папанова, Куравлева и Быкова, которую 30 лет назад вы поставили по одноименному произведению Сергея Владимировича Михалкова, — вот, пожалуй, с него, автора двух советских и российского гимнов, который ушел из жизни в прошлом году, и начнем…

— Сергей Владимирович — человек, безусловно, выдающийся, первый из влиятельнейших персон, с кем я познакомился. Я был молодым режиссером (это мой дебют в игровом кино), он — живой классик, а вообще-то, мы три картины с ним сделали. В самой первой, под названием «Вид на жительство», должны были сниматься Володя Высоцкий и Марина Влади, но в один черный день меня вызвали в КГБ, где два полковника спросили: «Как вам пришло это в голову?». — «Что?» — переспросил я. «Пригласить на главную роль этого антисоветчика». — «А что такого? — начал я косить под наивного. — Он снимается в Одессе у моего друга Говорухина». Разговор стал жестким. «Это вам не Одесса: «Мосфильм» — эталонная студия страны. Если хотите дальше работать в кино, и конкретно на «Мосфильме», забудьте эти фамилии, а о нашем разговоре никому».

Первое, что я сделал, выйдя с Лубянки, — поехал в Театр на Таганке, вызвал Володю с репетиции и все ему рассказал. Его глаза налились слезами: «Саша! Я понимаю твое положение и не имею претензий, но чего они от меня хотят?». Что я мог ответить? Такие были времена, да и иного выхода у меня не было, кроме как извиниться перед Володей и пригласить на эти роли других актеров (тоже, кстати, очень хороших) — Альберта Филозова и Викторию Федорову.

— Как продолжилось ваше сотрудничество с Сергеем Михалковым?

— Потом по его пьесе мы с ним написали сценарий, и я сделал первый советский мюзикл «Дорогой мальчик» — лихую, веселую музыкальную ленту на музыку Давида Тухманова. В ней впервые в нашей стране были сняты видео… вернее, киноклипы… Шел 1974 год.

— Теперь понимаю: вас не случайно называют первым клипмейкером в Советском Союзе…

— Так получилось: я никогда не думал о том, первым или вторым что-то делаю, но всегда любил экспериментировать. Если за что-то брался, старался сделать это максимально выразительно. Потом, поняв, как это можно довести до ума, освоенную тему бросал и переключался на что-то другое, поэтому преуспел в разных жанрах — снял, в частности, и первый в нашей стране фильм-интервью «Все мои сыновья», получивший кучу премий на фестивалях, и упомянутую вами «Пену» по сценарию, написанному совместно с Сергеем Владимировичем. Про нее газета «Нью-Йорк таймс» написала: «Это первый советский сатирический фильм, который режет мясо близко к кости».

Очень горжусь тем, что с Сергеем Владимировичем, этим великим человеком, работал. У меня вот тут есть небольшой сувенир (достает с полки бережно застекленный, в рамочке, экспонат). Это «Гимн Советского Союза», одним из авторов которого являлся Михалков, с трогательной подписью: «На память моему режиссеру Саше Стефановичу».

О Сергее Владимировиче я мог бы рассказать множество историй. Несмотря на все свои посты и регалии, в жизни он был человеком открытым — очень колоритным, остроумным, мудрым и в чем-то наивным. Я, например, был свидетелем, как, желая произвести впечатление на одну даму, он два часа подряд отвечал на все ее вопросы только что с ходу сочиненными стихами!

Сергей Владимирович преподал мне несколько жизненных уроков, и один из них очень поучительный. После того как завершился монтаж фильма «Дорогой мальчик», я пригласил его посмотреть, что же получилось в итоге. На просмотр он пришел с каким-то строгим мужчиной в костюме и при черном галстуке, слишком солидно выглядевшим. «Сергей Владимирович, — спросил между делом, — а кто это?». — «Это, — произнес он со значением, — самый главный для тебя человек».

Ну что ж, начался сеанс, я поглядываю на Михалкова, а потом на «важное» лицо. Он смеется заливисто, даже по коленкам себя хлопает. Как только экран погас, Михалков первым делом поинтересовался у своего спутника: «Ну как?» — и, услышав в ответ: «Отличная картина, будет смотреться», сказал мне: «Я тебя поздравляю! Фильм получился». Спускаемся вниз, и на лестнице я осторожно задаю вопрос: «Так кто же это, Сергей Владимирович? Наверное, из ЦК КПСС, но что-то мне его лицо не знакомо». Он улыбнулся: «Это шофер мой». Я возмутился: «Как? Вы меня обманули?», а Михалков: «Нет, Саша, не обманул. Ты же не для министра картину делаешь и не для меня, а для зрителя, и если водитель смеялся, ты своей цели достиг». Мудрец!

— Кроме художественных, вы сняли еще более 40 документальных лент, и одна из них называлась «Иосиф Бродский. Страницы жизни». Этот великий поэт, нобелевский лауреат мало кого впускал в свою душу и редко перед кем открывался — сложным он был человеком?

— Понимаете, сам я из Питера и в ранней юности тоже писал стихи. Вместе с Сережей Соловьевым (ныне известным режиссером) и Левой Васильевым (был такой поэт) мы даже журнал самиздатовский издавали с нашими виршами. Мы собирались в кафе на Малой Садовой — там была ужасная автопоилка с желудевым кофе, но там, как сейчас говорят, тусовалась «элита» Невского проспекта. За мраморными столиками мы, мальчишки, хлебали этот сомнительный напиток. Туда заходили наши ровесники — знаменитый ныне фотограф Валера Плотников, будущий великий театральный режиссер Лева Додин, будущий директор Эрмитажа Миша Пиотровский. Нам было 13-14 лет. Тогда мы были вроде как шпаной…

— …хороша шпана!..

— …потому что за соседним столиком стояли люди, на которых мы смотрели, как на богов: Иосиф Бродский, Женя Рейн, Дима Бобышев, Толя Найман… Хотя они лишь чуть-чуть были старше (им в ту пору исполнилось по 17-20 лет), но уже вращались в орбите Анны Ахматовой. К Бродскому у меня отношение было сложное, потому что, с одной стороны, стихи его мне безумно нравились — я многие знал наизусть, а с другой стороны, дело молодое — Бродский увел у меня девушку по имени Таня: первую, можно сказать, любовь (или вторую — сейчас уже не помню). За это я хотел его убить! Даже обдумывал план, как столкнуть Осю на рельсы в метро или что-то такое подстроить. Мальчишкой был, кровь бурлила…

Конечно, когда на него посыпались всякие неприятности и его осудили, про Таню совсем забылось, и осталось только сопереживание. Да что я — вся питерская интеллигенция сочувствовала Бродскому. Только великая Анна Андреевна Ахматова заметила: «Какую биографию творят нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял!». Ее слова оказались пророческими.

— Как вы потом встретились с Бродским?

— Две мои сестры вышли замуж за иностранцев: одна — за француза, а другая — за шведа, и поэтому 20 лет меня в капиталистические страны не выпускали. Я тупо приносил в ОВИР приглашения и всякий раз получал ответ: «Поездка признана нецелесообразной», и вот в 87-м году, когда в СССР начались перемены, набрался наглости и отправил письмо председателю КГБ — извините, уже не помню, кто тогда Комитет возглавлял.

— Виктор Чебриков, если память мне не изменяет…

— Может, и он — не важно. Я написал, что на дворе перестройка, новые веяния, — так где же обещанная свобода? Меня пригласили на Лубянку. «А кто вам, скажите, что-либо запрещал? — спросили. — Да, пожалуйста, езжайте». Лицемерие, конечно…

Оттуда я прямиком в ОВИР: написал заявление, заполнил соответствующую анкету… «Куда вы хотите поехать?» — вопрос прозвучал. «Конечно, в Париж: увидеть и умереть». — «Ну что ж, оформляйтесь». И вот, переполненный радостью, иду по улице и своего друга — поэта Женю Рейна встречаю. Не удержался, похвастался: «Я скоро по Champs Elysees буду гулять». Он принялся на меня кричать на всю улицу: «Какие Елисейские поля? Ты что, с ума сошел? Осе Нобелевскую премию дали, а нас никого в Швецию не пускают. Единственный человек, который может туда попасть, — это ты, так что никакого тебе Парижа, быстренько заворачивай». Я снова в ОВИР: «Знаете, я передумал — еду в Стокгольм». На меня посмотрели, как на сошедшего с ума…

— …от радости, да?

— Ну, сами судите: человека 20 лет не пускали в Париж, а он в Стокгольм собирается. После чего я сел в «жигули» и отправился в Швецию.

— На «жигулях»?

— А на чем же еще — это же 87-й, повторяю, год. О моей любимой теперь «бэхе» я даже мечтать не мог.

Рейн нагрузил меня подарками и сувенирами для Бродского и дал одно поручение. «Понимаешь, — сказал он, — у Бродского в личной жизни есть одна деликатная проблема: он в ссоре, со своей бывшей женой и матерью его ребенка…

— Это с той самой загадочной «М. Б.», которой посвящены все самые пронзительные его стихотворения?

— Именно так. «…Сейчас Бродский в благостной эйфории по случаю присуждения премии — всех прощает. Вот ты, Саша, зайди к ней, скажи, что через пару дней увидишь Иосифа, может, она что-то ему передаст — и это послужит налаживанию их отношений». Я говорю: «Женя! Ты в своем уме? Он же признанный всем миром великий поэт! Для меня это все равно как вмешиваться в личную жизнь Пушкина или Пастернака!», но Рейн был непробиваем: «Не комплексуй, Саша, Бродский тебе за это будет еще благодарен…».

Приезжаю я в Питер. Нахожу нужный дом, квартиру. Стучусь. Женский голос: «Кто? Что нужно?». Так, мол, и так, отвечаю — еду в Стокгольм, увижу Бродского, могу что-то от вас ему передать. Молчание. Я интересуюсь: «Вы меня слышите?». — «Слышу». — «И что?». — «Я думаю». Подождал минут пять, интересуюсь: «Вы еще здесь?». — «Да». Жду. Дверь мне не открывают. Как и на каждой питерской лестнице, пахнет кошками, стоят мусорные ведра.

Еще минут через 10 говорю: «Понимаете, я очень спешу, мне еще до Выборга 200 километров по сугробам переть, потом границу переходить, потом до Хельсинки добираться… Короче, передать от вас что-то Бродскому?». — «Нет, ничего не нужно». — «Но почему?». — «Потому, что мне нечего ему сказать». Я спустился по лестнице с шестого этажа, сел в свой «жигуль» и помчался к границе, чтобы наверстать упущенное время.

С Иосифом мы встретились в номере «Гранд-отеля»: я передал ему подарки и, конечно, главный — галстук Бориса Пастернака: по легенде, он был на Борисе Леонидовиче, когда в шведском посольстве ему сообщили о присуждении Нобелевской премии за «Доктора Живаго».

Читайте в тему:

«Звездное лето» с еврейскими "волосатиками"

— Бродский свою нобелевскую лекцию читал в нем?

— Нет, упомянутый галстук лежал у него в нагрудном кармане смокинга, когда эту премию он получал. Иосиф был так взволнован и тронут… Над вашей головой (показывает) висит фотография, подписанная 11 декабря 87-го года, а передал я ему подарок 9 декабря, за день до вручения.

— Потрясающе!

— На ней видно, какое счастливое у Иосифа лицо. Он держит галстук в руках, а чуть ниже автограф: «Стокгольм. 11 декабря 1987 года. Саше Стефановичу от автора «Рождественского романса» — и далее стихотворная строчка: «Да не будет дано умереть мне вдали от тебя…».

Ну а теперь главное: когда я продирался туда на «жигулях» сквозь снежные заносы под Выборгом, мне вдруг отчетливо представилось, какой потрясающий фильм можно будет снять о Бродском, но, оказавшись в Стокгольме, я понял, что чужой на этом празднике жизни: и родной «Мосфильм», и все мои связи в Останкино далеко, за двумя границами. Кто я здесь — никому не нужный русский с 200 долларами в кармане, но напор у меня был такой, что через три дня я нашел шведского продюсера, получил в распоряжение съемочную группу, две машины и трех операторов — все, в общем, сложилось.

Сам удивляюсь, как это мне удалось, но такой ощущал подъем, такое желание было, что мог просто горы свернуть. Я понимал: это историческое событие, и присутствовал как на самой церемонии вручения Нобелевской премии, так и в Королевской академии, когда он читал нобелевскую лекцию.

— Читал по-русски?

— По-русски, конечно, но там тоже история смешная была. Нобелевская лекция пишется заранее, а затем автор отдает ее в типографию, где текст переводят на множество языков и размножают. Делается это для того, чтобы академики и приглашенные гости понимали, о чем говорит нобеляр, но Иосиф — это же человек особенный…

— …стихийный…

— Точно, и в ночь перед чтением лекции он исправил текст авторучкой, сделал его полемичнее. В частности, вставил такую крамольную по советским понятиям фразу: «Ленин был грамотен, Сталин был грамотен, Гитлер тоже, а Мао Цзэдун — так тот даже стихи писал. Список их жертв тем не менее далеко превышает список ими прочитанного». В брошюрку с лекцией в последнюю ночь эти исправления вписывали от руки, потому что типография уже не успевала.

Выходя из зала, мы столкнулись на лестничной площадке. Он через головы крикнул: «Саша, ну как я прошел?!». Я поднял два больших пальца над сжатыми кулаками. Иосиф улыбнулся, и толпа увлекла его вниз по лестнице.

На следующий день меня пригласил советский посол Борис Дмитриевич Панкин…

— …бывший редактор «Комсомольской правды» и будущий министр иностранных дел СССР…

— Хороший человек, надо сказать… «Александр Борисович, — грустно произнес он, — а вы не можете поговорить с Бродским?». Я удивился: «О чем?». Он огорченно вздохнул: «Зачем Иосиф это сделал? Я в каждой шифровке в Москву пишу: «Неужели нас ничему не научила история с Пастернаком? Не надо делать из Бродского врага нашей страны — напротив, его нужно бы поддержать», а он про Владимира Ильича Ленина такое…». Я руками развел: «Борис Дмитриевич, ну как я могу это нобелевскому лауреату сказать?». Панкин кивнул: «Действительно. Вы правы, конечно, это я так…».

— Вы автор фильма «Тайна Лени Рифеншталь» — о женщине, которая сняла выдающиеся, на мой взгляд, картины о гитлеровском Рейхе, была любимицей (а может, и любовницей) Гитлера. Каким образом жизнь вообще вас свела?

— Мы с Лени дружили, более того — около 13 лет обменивались письмами, а ленту о ней сделал, когда ей было уже 99 лет.

В следующую после Стокгольма поездку я махнул, наконец, в Париж…

— Снова на «жигулях»?

— На них, горемычных. Тогда подобное никому в голову не приходило, и кстати, выехать из СССР на машине тоже было непросто — в паспорте должен был стоять специальный штамп. Мне в этом помог мой друг писатель Аркадий Вайнер, замолвивший за меня слово начальнику московского ОВИРа. Я хотел проехать через несколько стран, в которые раньше меня не пускали, — Бельгию, Швейцарию, Люксембург… Заглянул и в маленький городок Пеккинг под Мюнхеном, где Лени Рифеншталь жила.

Нажал на кнопку звонка: «Здрасьте!». Я режиссер из Москвы». Ее потрясение не передать: «Как? Меня же у вас считают фашисткой»…

Еще ее потрясли мои слова, что в советские времена во ВГИКе нам показывали ее фильмы как величайшие шедевры мирового кино.

Сперва, правда, мне открыл какой-то молодой человек. Пригласил в дом: «Проходите», усадил за стол, откупорил бутылку вина, и мы стали ждать фрау Лени — всякая дама должна немножко подготовиться к выходу. Я прикинул: 87 лет, сейчас на каталке вывезут какую-то дряхлую старушенцию, и вдруг легкой походкой на высоких каблуках спускается по лестнице красивая, уверенная в себе женщина. «Вы действительно из России?». — «Да». Она обернулась к молодому человеку: «Что за вино ты поставил? Ну-ка убери быстро. Принеси из подвала «Дом Периньон» — это же историческая встреча!».

Кстати, господин, которого я за слугу принял, оказался ее мужем Хорстом Кеттнером.

— По сути, слуга…

— Ну, не совсем. Он, беженец из Восточной Европы, работал ее оператором, стал соратником, единомышленником…

Мне было странно видеть такую пару, и я спросил у Хорста про его жизнь. Он ответил, что годы с фрау Лени — самые интересные.

— Разница в возрасте у них 50 лет составляла?

— 40: когда у них начался роман, ей было 67, а ему 27.

— Фантастика!

— Короче, когда мы стали с фрау Лени беседовать, выяснилось, что вся ее жизнь связана с Россией. Во-первых, ее бабушка имела русские корни и родилась на территории Польши, которая тогда входила в состав Российской империи. Под влиянием нашей великой балерины Анны Павловой девочкой она стала заниматься балетом и достигла немалых успехов, а кода у нее возникли какие-то проблемы с ногами, оставила сцену и стала сниматься в кино. В то же примерно время Лени…

— …услышала речь фюрера…

— Нет, шел 25-й год, и будущий фюрер еще где-то по тюрьмам сидел. В 25-м она увидела фильм нашего режиссера Эйзенштейна «Броненосец Потемкин», и это просто перевернуло ее жизнь. К тому моменту Лени уже была популярной киноактрисой, но после просмотра «Броненосца» твердо решила стать режиссером кино. Принялась экспериментировать с камерой и монтажом, сняла первый полнометражный игровой фильм «Голубой свет», который, кстати, очень понравился Гитлеру.

Фрау Лени была женщиной незаурядной, с завидной энергией и поразительным обаянием — достаточно сказать, что у ее ног лежали все лучшие мужчины того времени (в частности, известный писатель Эрих Мария Ремарк). Она конкурировала с Марлен Дитрих — это были две самые знаменитые немецкие актрисы…

— …и Адольф Алоизович не устоял…

— Когда она увидела выступления Гитлера, ее поразила их эмоциональность. «Я мало что поняла, но убедилась: он может захватить толпу», — признавалась мне Рифеншталь. Она написала ему письмо, где восторгалась его выдающимся артистизмом, и неожиданно Гитлер, который еще не стал канцлером, был просто лидером политической партии, пригласил фрау Лени к себе. «Я хочу, — сказал он, — чтобы вы сотрудничали со мной, и когда приду к власти, сделаю вам предложение».

Она тогда посмеялась, но через некоторое время Гитлер действительно пришел к власти, причем в результате демократических выборов — в ту пору немецкий народ еще не знал, какое ярмо взвалил на свою шею. Он пригласил ее к себе и предложил снять фильм о съезде нацистской партии в Нюрнберге. После долгих уговоров она согласилась, но отказалась от государственного финансирования. «Возьму кредит в банке, — заявила Лени, — и сделаю такой фильм, какой захочу: тогда Министерство пропаганды и лично доктор Геббельс не смогут мне условия диктовать».

— Принципиальная девушка…

— …потому что отношения с Геббельсом у нее были отвратительные. Он был колченогий, закомплексованный сексуальный маньяк. Однажды попытался залезть ей под юбку прямо в ложе театра, где давали оперу. Она пожаловалась Гитлеру, и после нагоняя от фюрера Геббельс не приближался к ней ближе чем на 10 метров, но вернемся к «Триумфу воли».

Что, казалось бы, может быть унылее — мы же помним все эти тягомотные ленты о советских съездах КПСС…

— …но она сделала конфетку…

— Не просто конфетку, а шедевр, одну из величайших картин в истории кино. Потом с не меньшим успехом создала «Олимпию» — фильм о берлинской Олимпиаде 1936 года. За эти фильмы она была удостоена высших премий в Париже, Венеции и Берлине. В России имя Рифеншталь не так известно, но о том, что оно значит для Европы, говорит такой факт. Когда в Париже ремонтировали Пантеон, леса закрыли своеобразной выставкой портретов «Сто самых великих женщин в истории человечества». Египет представляла Клеопатра, от нас была Екатерина II, а лицом Германии стала Лени Рифеншталь, которая еще была жива, то есть вы можете представить степень ее известности.

— В Гитлера она была влюблена?

— Как в мужчину — нет.

— А хоть роман у них был?

— Этот вопрос я прояснить попытался, но тот, очевидно, в нее был влюблен. И как в актрису, и как в женщину — за ней даже ухаживал… Фрау Лени поведала мне несколько интересных историй… Однажды фюрер ее пригласил на виллу — это было на севере Германии — и предложил прогуляться вдоль берега моря.

Гитлер попытался, как она рассказывала, ее приобнять за талию, но Лени вежливо от него отстранилась. Я спросил фрау Лени: «А почему? Он все-таки был главой государства, а женщинам это льстит». Она рассмеялась: «Александр, о чем вы говорите! Я была поглощена романом с летчиком, который ждал меня на съемочной площадке, и ни о ком больше не думала».

— Фюрер тянулся, выходит, к девушкам, а то говорят разное…

— Во всяком случае, по ее словам, он пытался как бы (она не сказала овладеть, поцеловать) ее приобнять, а потом между ними сложились очень интересные отношения. Рифеншталь мне рассказывала, что году в 35-м, когда Гитлер, популярнейший вождь, мощнейший руководитель, лидер Германии, был уже на вершине власти, он пригласил ее на Рождество к себе в мюнхенскую частную квартиру и устроил небольшой ужин. Стал говорить: «Такой праздник — в Западной Европе он сугубо домашний, семейный, — а мне не к кому даже пойти, не с кем его провести, и я пригласил вас. Сегодня все в гости ходили, рождественскую ели индейку, а я со своим шофером целый день катался по автостраде». Потом провел гостью в комнату, где среди огромного количества цветов стоял бюст девушки. «Это, — сказал, — единственная женщина, которую я любил: моя племянница Гелле, в 14 лет покончившая с собой»… В завершение он воскликнул: «Теперь я женат на Германии!»). По-русски эта фраза не совсем красиво звучит, но смысл такой.

— Несчастный одинокий человек, который за компанию обрек на несчастья миллионы…

— Что он натворил, это уже отдельная тема, но очень интересно фрау Лени описала последнюю встречу, которая состоялась за месяц до его самоубийства. Да, кстати… Приступая к работе над «Триумфом воли», она с Гитлером договорилась, что снимет первый и последний политический фильм в своей жизни и больше не будет к этому прикасаться. Ее потом уговаривали Муссолини, Франко — множество разных диктаторов и государственных лидеров, но Лени была непреклонна: «Нет, никакой политики — буду снимать о любви» (всю войну она мелодраму снимала). Вдруг, одним словом, приглашение посетить бункер…

— …на излете войны…

— Да, буквально месяц до конца оставался, Берлин уже лежал в развалинах… На встречу с фюрером она супруга-офицера с собой взяла, который приехал с Восточного фронта в отпуск. «На мужа, — сказала, — Гитлер не обратил никакого внимания, как будто тот был пустым местом, разговаривал только со мной. Его занимали три темы. Первая: «Нападение на Россию было ошибкой». Вторая: «Почему я не подписал договор с Англией? Вместе мы бы всех победили». И, наконец, третья: «Я слышал, что там сейчас какие-то бомбардировки (судя по этой его фразе он даже не представлял, что наверху уже все разрушено. — А. С.), но все знаменитые здания Берлина я приказал заблаговременно сфотографировать, и после войны город станет еще краше».

Фрау Лени призналась: «Я посмотрела на него и подумала: сумасшедший! Я чудом к нему добралась, лавируя между сплошными развалинами, на улицах был кромешный ад, а он тут прикидывает, как следовало бы лучше начать войну. Потом Гитлер вывел меня из кабинета в длинный такой коридор — я пошла, а он остановился. Последнее, что я тогда видела: в конце пустого, освещенного тусклыми лампочками коридора стоит маленький человек и смотрит мне вслед».

— Потрясающе! Судя по всему, Александр Борисович, люди не только часто перед вами открывались, но и, независимо от возраста, статуса и семейного положения, неизменно проникались к вам доверием и симпатией…

— Так часто бывало. Я снимал фильмы про таких великих людей, как Бродский, Юрий Любимов, Григорий Козинцев, Зураб Церетели, и многое из того, что они мне рассказывали, было не для печати.

— Ну а как все-таки вам удавалось разговорить их на экране?

— Вот когда я начал снимать фильм о выдающемся кинорежиссере Козинцеве, он много интересного рассказывал мне в частных беседах, но отказался давать какие-либо интервью для фильма. Тогда я собрал его близких друзей, учеников и сотрудников: Сергея Герасимова, Алексея Каплера, Сергея Юткевича, Эльдара Рязанова и других, и они мне много интересного про Козинцева рассказали, так что портрет получился очень живым.

Подобная история произошла и с Зурабом Церетели. Он тоже категорически отказался давать интервью. Я уговорил его на немую съемку перед мольбертом — пусть порисует натюрморт. Он согласился, а я в последний момент поставил перед потрясенным Зурабом не букет цветов, а обнаженную модель — красавицу Настю. Очарованный ее красотой, Церетели начал писать портрет девушки (это продолжалось целую неделю) и принялся рассказывать ей о своем нелегком пути к успеху. Мы все это, конечно, засняли, и получился полный драматизма рассказ о жизни художника.

— Когда накануне этой беседы вы провели мне экскурсию по вашей квартире, я увидел письмо, подписанное Еленой Сергеевной Булгаковой… Что с этой уникальной женщиной вас свело? Какой след она оставила в вашей жизни?

— Одним словом ответить? Огромный! Когда вышел роман «Мастер и Маргарита», это стало потрясением для всех, его прочитавших, а я тогда еще учился во ВГИКе, но думал уже о дипломе, и у меня возникло желание сделать по этой книге картину. Пришел к Елене Сергеевне в ее маленькую квартирку на площади у Никитских ворот — кстати, она живет недалеко от моего дома… Простите, жила…

— «Живет» — это хорошая оговорка…

— Патриаршие пруды вообще с Еленой Сергеевной тесно связаны. Неподалеку в Ржевском переулке она обитала с генералом Шиловским, замужем за которым была, и Булгаков ходил к ней туда на свидания. Если же выйти из моего подъезда и повернуть налево, вы увидите дом, где жил Михаил Афанасьевич, а за моими окнами — Патриаршие пруды, где, собственно, и проходили их встречи.

К Елене Сергеевне я пожаловал с наглым предложением снять фильм по «Мастеру и Маргарите». Оказывается, с этим предложением у нее уже стояла очередь из самых именитых режиссеров, но когда мы побеседовали, она вдруг призналась: «У меня есть другие вещи Булгакова, которые еще не опубликованы, — они перепечатаны на машинке и существуют в единственном экземпляре. Даю эти рукописи вам на один день: ночью прочитаете и завтра же мне вернете». Я был потрясен: «Елена Сергеевна, это большая честь для меня, но как же вы доверяетесь незнакомому человеку?». Она улыбнулась: «Вы знаете, когда вы посмотрели на портрет Михаила Афанасьевича, я видела ваши глаза — мне это о многом сказало».

— Она его все еще любила?

— То, что она сделала для памяти Булгакова, иначе как подвигом не назовешь… Она сберегла все его рукописи. Через 17 лет после его смерти она пробила на сцену «Бег», она хранила рукопись «Мастера» 26 лет, и только благодаря ее неимоверным усилиям роман полузабытого в СССР писателя был напечатан. Я смотрел на нее не как на реальную пожилую уже женщину, а как на Маргариту, сошедшую со страниц великой книги. С постановкой фильма дело не удалось, но с этого начались наши дружеские отношения, а потом произошла история, которая по-человечески очень нас сблизила. Как-то Елена Сергеевна изъявила желание посмотреть последний спектакль Смоктуновского в Ленинграде.

— В БДТ?

— Да, это был «Идиот»: отыграв его, Иннокентий Михайлович переезжал в Москву. «Саша, — обратилась ко мне Елена Сергеевна, — вы не могли бы помочь?», но все билеты были уже проданы, попасть невозможно… Набравшись наглости, я нашел телефон Смоктуновского и позвонил: «Иннокентий Михайлович, здрасьте, хочу попросить вас…». Он без энтузиазма: «Если вы о билетах, разговор окончен». — «Понимаете, я вообще-то не для себя прошу, но Елена Сергеевна Булгакова…». Смоктуновский встрепенулся: «В каком ряду она хочет сидеть?». Мы сидели на лучших местах, в самом центре зала, а после спектакля он пригласил к себе в гримерку. Степень обожания и восхищения ею тогда трудно себе представить — так, когда она была во Франции, «Фигаро» вышла с шапкой «Маргарита в Париже»…

Елена Сергеевна приехала в Питер на один день, остановилась в гостинице «Астория», и на следующее утро перед отъездом в аэропорт я повел ее погулять по городу… Приехали в гавань, которая тогда строилась, она шла чуть впереди меня и вдруг зацепилась ногой за проволоку, которую кто-то неосмотрительно натянул. Упала и сломала себе на руке все пальцы. Очень неудачный оказался перелом, и, естественно, я тут же ее отвез в больницу, все там организовал, но чувствовал себя очень виноватым…

Представляете мое состояние? Я же считал, что за нее отвечаю, и страшно переживал… Чтобы делать необходимые перевязки, в Ленинграде она осталась еще на 10 дней, и каждое утро ровно в девять я к ней приходил, а уходил только в полночь. На протяжении этого времени она рассказала мне всю историю своих взаимоотношений с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым.

— 10 дней, которые фактически потрясли ваш внутренний мир…

— Удачное, на самом деле, сравнение, потому что доверяла Елена Сергеевна вещи просто невероятные — с того момента, когда Булгаков начал за ней ухаживать. Они же встречались сначала тайно, поскольку она была замужем за генералом Шиловским (кстати, тоже незаурядный человек — прообраз Рощина из романа Алексея Толстого «Хождение по мукам»).

«Однажды, — сказала она, — Булгаков мне говорит: «Лена, выходи на улицу» — и повел из Ржевского переулка через Большую Никитскую на Патриаршие пруды. Показал на скамейку: «Вот здесь они встретились». Она прошептала: «Кто?». Михаил Афанасьевич приложил палец к губам: «Тс-с-с!» и привел в какой-то подвал (как она поняла, к бывшему владельцу рыбных заводов, который только что вернулся из ссылки). У него состоялся пир, и там они отметили, как я понимаю, рождение идеи романа.

Когда великий писатель умирал, у него было ужасное состояние — ему практически ничего нельзя было есть (врачи прописали строгую диету), он почти ослеп, и даже прикосновение к коже было болезненным. Булгаков лежал на кровати, завернутый в простыню, как Иешуа, к нему приходили какие-то люди прощаться, и тогда он спросил: «Лена, помнишь тот вечер на Патриарших, когда я тебе сказал, что «они встретились»? Помнишь рыбную нашу пирушку? Сходи, пожалуйста, в магазин и купи икру, рыбу — все, что мне нельзя». За несколько дней до смерти они снова устроили пир — как воспоминание о том, давнем застолье.

Елена Сергеевна рассказала мне даже очень личные, интимные вещи. Когда с Булгаковым приходили прощаться его товарищи Пастернак, Габрилович — другие писатели, которые жили с ним в доме, зашел и Александр Фадеев — молодой, но уже очень влиятельный председатель Союза писателей СССР. Когда дверь за ним закрылась, Булгаков вдруг произнес: «Лена, по-моему, он положил на тебя глаз. Хочу, чтобы, когда умру, ты ему не отказывала — может, что-то у вас и сложится». Она возмутилась: «Миша, ты что, с ума сошел? Я твоя жена»… Булгаков вздохнул: «Я же не говорю сейчас, но когда я уйду, должен быть мужчина, который сможет тебе в этой жизни помочь». Потом Елена Сергеевна действительно была возлюбленной Фадеева — это длилось до…

— …до его брака с примой МХАТа Степановой?

— Нет, Ангелина Степанова существовала параллельно. Она была женой, а Елена Сергеевна — любимой женщиной, однако они были настолько близки, что Фадеев, например, отдал свое купе, чтобы Елена Сергеевна могла вывезти детей в эвакуацию. Это были отношения не легкомысленные, а очень серьезные, и длились они до самой смерти Фадеева.

— У Елены Сергеевны, на ваш взгляд, возникла к вам больше чем человеческая симпатия?

— Нет, что вы! Во-первых, у нас слишком солидная разница в возрасте: ей уже было 70…

— …а вот это значения не имеет…

— Нет, даже думать на эту тему мне как-то неловко, потому что все наши разговоры были лишь о Булгакове, о литературе, о ее жизни. Даже такой вот смешной эпизод… Мы шли по Невскому, и она мне рассказывала, как они с Мишей однажды приехали в Петербург в свадебное путешествие и поселились, кстати, в той же «Астории». В этот момент я увидел сувенирный магазинчик и предложил: «Давайте зайдем, какие-то мелочи купим». Я выбрал ей милые сувенирчики, она мне — колокольчик и заколку для галстука, и пока я шел в кассу, расплачивался, она вдруг пропала. Я заметался по магазину — ее нигде нет! Чуть с ума не сошел, потому что только она руку сломала, а тут еще и исчезла.

Выскочил, значит, на улицу — смотрю, она как ни в чем не бывало стоит и хохочет. «Елена Сергеевна, — возмутился я, — что вы смеетесь: у меня чуть сердце не разорвалось». Она: «Саша, вы знаете, в этом магазине мы были с Булгаковым, и я проделала с ним этот же трюк. Вы носились по магазину ну точно как он». Ну ведьма в чистом виде, Маргарита!

Кстати, еще одну занимательную историю вспомнил. Я, знаете ли, убежденный гедонист — смысл и цель жизни вижу только в получении удовольствий. Как-то Елена Сергеевна, которая заметила эти мои настроения, сказала: «Саша, вам нужно завести слугу». — «Почему?». — «Я тут недавно прочитала один французский роман, где герой такой же сибарит, как вы, так у него был слуга, который докладывал хозяину при пробуждении, который час, какая погода на дворе и какое правительство у власти». — «Только не это!!!» — воскликнул я. «Почему? — удивилась Елена Сергеевна. «А вы только представьте себе: я просыпаюсь, а слуга докладывает: «Мсье, сейчас шесть утра, на дворе дождь, а у власти коммунисты. Какой ужас!!!».

— Это правда, что когда вы женились, она подарила вашей невесте свадебное платье?

— Да. Женился я в первый раз (это был 68-й год) на Наташе Богуновой — актрисе, которая снималась в картинах «Большая перемена», «До свидания, мальчики» и других. Очаровательная была девушка, и Елена Сергеевна подарила ей красивое белое платье. У меня есть фотография, где Наташа в нем, — могу показать, а мне легендарная Маргарита написала на обложке книги: «Милый Саша, я уверена, что вы сделаете свою жизнь очень значительной». Оставалось только этому соответствовать…

— В большое кино вы привели и Макаревича с «Машиной времени», и Розенбаума, и «Песняры», но у нас, так получилось, разговор сегодня все больше о женщинах…

— Так это вы нашей беседой дирижируете… Можем поговорить о тайнах современной политики, о китайской поэзии, о мировой живописи, о лучших ресторанах Парижа, да мало ли еще о чем! Спрашивайте, я готов поддержать любую тему…

— Ну что же, поговорим, с вашего позволения, о странностях любви. Я, Александр Борисович, знаю, что последняя «Мисс СССР» Юлия Лемигова одно время была вашей возлюбленной, а недавно газеты сообщили о ее помолвке с 53-летней чешской теннисисткой Мартиной Навратиловой — такая метаморфоза возможна?

— Я читал эту заметку в Daily Mail, видел и фотографию…

— Они с Навратиловой якобы обручились…

— Я слышал об этой истории. Прокомментировать? Известная своей ориентацией Навратилова выступала по английскому телевидению, и когда у нее спросили: «А кто сейчас ваша пассия?», Мартина ответила: «Одна из первых красавиц мира. Вот, кстати, среди публики девушка, на нее похожая». Камера показала ту, хотя никакого отношения к прославленной чемпионке она не имела, просто случайно попалась ей на глаза. После этого журналисты стали за чешкой охотиться, снимая ее с разными женщинами и сравнивая с похожим «образцом».

Так папарацци сделали, а затем опубликовали фотографию: Лемигова и Навратилова идут по Сан-Тропе. Юля (теперь она Джулия де ла Турнер) живет в этом маленьком городке давно, там друг друга все знают… Единственное «доказательство» газетной версии то, что на общем плане на пальцах у них по кольцу. Ну, во-первых, все женщины носят кольца, а во-вторых, журналисты не увидели самого главного — на них обеих белые шорты, а, как известно, одинаковые майки или шорты — это прямое доказательство любовной связи и нетрадиционной ориентации. Бред, так что история это смешная, но хороший зато повод вспомнить Юлию, потому что она того достойна.

Юля действительно одна из самых любимых женщин в моей жизни. Мы познакомились случайно. Я работал главным режиссером в Театре-студии киноактера — тоже здесь недалеко, на Поварской улице. 23 февраля, как сейчас помню, вышел на улицу (холод был дикий) и смотрю: стоит девочка, закутанная в платок, вся в инее и с сосулькой на носу. «Чего ты тут мерзнешь?» — спрашиваю, а она всхлипывает: «Вот, назначила свидание у Дома кино, а он, подлец, не пришел». Решил ее пожалеть: «Не удивительно, — заметил я, — потому что это Театр-студия киноактера — Дом кино в другом месте». Она расплакалась: «А-а-а!..». Решил ее пожалеть: «Ну ладно, давай тебя довезу, потому что как раз туда еду». По дороге включил печку, сосулька на ее носу оттаяла, незнакомка сняла платок. Оказалось, моя пассажирка — очаровательная девочка. «Давай так, — предложил, — если твой кавалер тебя ждет, ты с ним уходишь»…

— …то есть сдаете с рук на руки…

— Вот именно, «…а если нет, пойдем со мной пообедаем». — «Хорошо».

— Его на месте не оказалось?

— Нет, и мы отправились трапезничать. Так между нами начались романтические отношения.

— Вы знали, сколько ей лет?

— Она была ростом метр 80 с бюстом третьего размера и сказала, что ей 19, а через какое-то время проговорилась: «Мне завтра в школу». Я схватился за голову: «В какую школу?». — «А я в 10 классе». — «Та-а-ак, и сколько же тебе лет — 17? И как же ты учишься?» — грозно спросил. Она: «На троечки». — «Вот, — нашел я повод, — а я с троечницами не встречаюсь: получишь отличную оценку, тогда придешь». От обиды она расплакалась и ушла. Через пару недель звонит: «Я получила пятерку». — «По какому предмету?». — «По физкультуре…».

В этот момент из Парижа приехала моя племянница, дочь моей сестры Анна-Мария, а проще говоря Аня. Я их познакомил — девчонки одного возраста, одних интересов: гуляйте, мол, развлекайтесь. Они в два голоса: «Хотим на лошадях кататься». — «Ну, валяйте», — и оплатил им абонементы в Битцу (есть у нас такой конно-спортивный комплекс).

Через какое-то время спрашиваю у племянницы: «Ну как?». Она отмахнулась: «Да никак — лошадь меня сбросила и больше туда не хожу», а Юля сказала: «Саша, дай мне, пожалуйста, 500 долларов — нужно продлить абонемент». Я, если честно, ей не поверил: «Мне денег не жалко, но если тебе нужны сапоги, так и скажи — чего врать-то?». Она обиженно: «Нет, это мне на занятия конным спортом». — «Да? Ну поедем, проверим». Такой вот я строгий воспитатель молодых дарований…

Приезжаем, встречает нас тренер. «Как у этой девчушки успехи?» — интересуюсь. «Вы знаете, — он говорит, — я заслуженный тренер СССР, воспитатель едва ли не всех наших олимпийских чемпионов, но ничего подобного не видел. Лошадь — животное, не любящее человека, который только болью может заставить ее себя подчинить, а эта девочка входит в конюшню, и все лошади на нее как зачарованные смотрят. Самой строптивой она спокойно кладет руку на морду, и та становится перед ней на колени…». Я спрашиваю: «Юлька, ты как это делаешь?». Она рот открыла от изумления: «А что, по-другому бывает?».

К тому времени я уже познакомился с ее родителями — у нас были хорошие отношения. Говорю как-то Юлиной маме: «Наша-то, а? Лихая!», а та в ответ: «Это у нее в генах: Юля — французская маркиза в 14-м поколении». — «Как?» — изумился я. Оказалось, ее дедушка, французский маркиз де ла Турнер, попал в юном возрасте в Россию и из-за революции не смог вернуться на родину — не отпустили большевики. Ну а поскольку он был хороший военный специалист, направили его в военную академию.

— Сюжет для голливудской мелодрамы…

— Там он всю жизнь и проработал, но до больших чинов не дослужился — мешала французская родословная. Вот он и посоветовал своему сыну, который тоже пошел по военной линии, сменить при женитьбе фамилию, поэтому Юлин отец стал Лемиговым (как и его жена).

Узнав это, я стал смотреть на Юлю совсем другими глазами… Тут как раз конкурсы красоты начались, а она расцвела и стала ослепительно красивой девушкой. Отправил ее на «Мисс Москва» — она заняла первое место, потом стала «Мисс Советский Союз» (к этому, как вы догадываетесь, я тоже приложил руку), а затем в Лас-Вегасе получила титул — первая «Вице-мисс Вселенная». Мы с ней отправились в турне по Средиземноморскому побережью, объехали всю Европу вплоть до Гибралтара, после чего Юлия возвратилась в Париж. Мы планировали начать там жить, но тут я получил контракт в Швеции, а она уехала на работу в Англию, и наши пути разошлись. Но мы остались друзьями. Через несколько лет мы встретились в парижском ресторане «Клозери де Лила» — в том самом, где на каждом столике медные таблички с именами постоянных посетителей: Ленин, Кропоткин, Хемингуэй, Пикассо, Дали и т. д. Джулия взяла рекламную открытку ресторана и написала: «Это своеобразное признание в любви к тебе, Сашечка, который в свое время покорил мое сердце, а в дальнейшем воспитал меня, научил всему и изменил мою судьбу. И что бы со мной ни случилось завтра, ты всегда в моем сердце. Пожалуйста, никогда этого не забывай. Люблю, как прежде, Юля».

— Она же, насколько я знаю, пережила трагедию. Эдуарду Стерну, французскому миллиардеру, банкиру и другу Николя Саркози, Юлия родила сына Максимилиана, но сначала ее пятимесячного ребенка, а затем и самого Стерна убили…

— История и вправду довольно печальная, но за этим стоят не только большие страсти, но и, к сожалению, очень большие деньги.

— Кто заказал убийства, установить удалось?

— У Юли действительно был роман с этим Стерном, она и с сыном Максимилианом меня познакомила — он, трехмесячный, держал меня за этот вот палец. Ради нее Стерн ушел из семьи и уже собирался на ней жениться, но произошла какая-то размолвка, после чего ей подсунули в семью няньку-болгарку.

За два месяца до гибели Максимилиана мы с Юлей встретились. Она мне призналась: «Саша, я чего-то боюсь, у меня впечатление, что за мной следят. Можешь помочь мне вывезти Максимилиана в Россию — там, с моей мамой, ему безопаснее будет?». Мы уже договорились, как это сделаем (я, поймите, не все могу вам рассказывать), но, увы, попытка перевезти ребенка через границу не удалась.

— Все это время у вас продолжалась связь?

— Нет, уже были дружеские отношения.

Моя маркиза де ла Турнер, как я к ней теперь обращался, что-то предчувствовала и однажды, вернувшись домой, обнаружила, что сын мертв, а нянька исчезла. Как выяснилось при вскрытии, эта болгарка положила на голову ребенка полотенце и ударила его: от гематомы мальчик скончался. Понятно, почему его убили: он мог претендовать на часть огромного состояния Стерна, но эту версию замяли, а все стрелки сразу перевели на Джулию. Во Франции есть закон, по которому без суда, по заявлению следователя, человека можно на 90 дней заключить под стражу. Ее продержали в тюрьме 89 суток, после чего извинились, но представляете состояние бедной матери: она потеряла ребенка, и ее же обвинили в убийстве. Юля никак не могла доказать существование этой болгарки, поскольку та, естественно, работала без договора.

Какое-то время спустя появилась модельерша по имени Сесиль — эта особа сказала Юле, что знает тайну смерти ребенка и ей известно, кто в этом замешан: дескать, можно выкатить большие претензии к семейству Стерна. Джулия, однако, ее послала: «Если ты что-то знаешь, иди в полицию — я не хочу с тобой больше общаться». Тогда Сесиль вошла в какие-то отношения со Стерном, стала его шантажировать…

Как писали впоследствии французские газеты, за молчание он выписал ей чек на миллион евро, но когда эта авантюристка пошла его обналичивать, оказалось, что чек аннулирован. Стерну она ничего не сказала, а вернувшись к нему, устроила садо-мазохистскую оргию, в процессе которой привязала банкира к кровати и расстреляла из пистолета. Ее нашли, арестовали, Сесиль во всем призналась и теперь в тюрьме…

…Надолго одни такие красивые женщины не остаются. После Стерна у Юли появился ирландский бумажный промышленник — тоже человек богатейший: от него она родила двух девочек. Сама закончила Сорбонну (университет в Париже. — Д. Г.), теперь успешная предпринимательница, у нее две собственные косметические фирмы и дом в Сан-Тропе.

— Судя по отзывам вы были едва ли не главным плейбоем Советского Союза, и ваш четырехлетний брак с Аллой Борисовной Пугачевой это лишь подтверждает. Я где-то читал, что познакомил вас знаменитый поэт Леонид Дербенев, который сказал вам: «Саша, нужно помочь очень талантливой девочке, — и добавил: — Но учти, она без тормозов». Что он имел в виду?

— А вы не догадываетесь? «Без тормозов» — это и в Африке «без тормозов». У меня только одна поправка: я бы назвал себя не плейбоем, а, скорее, одним из первых имиджмейкеров, потому что своим девушкам старался помочь — что Юле, что Алле, что каким-то другим. Действительно, при первой встрече Алла произвела на меня очень сильное впечатление.

— Энергетикой или своей популярностью?

— Ее имя не говорило мне ни о чем — я увидел губастую рыжую девчонку, которая целый вечер играла на фортепиано, пародировала кого-то, пела песни.

— Это было дома у Дербенева?

— Да, совершенно верно, а потом, мы с ней условились, что поедем в ресторан «Сосновый бор» (она называла его «Еловая шишка») на Рублевке. Там за столом Алла разрезала себе ножом палец, открыла первую страницу моей записной книжки, выдавила кровь и ею написала: «Это кровь Аллы Пугачевой. Определите на досуге мою группу, потому как петь — мое кровное дело».

— Этим она вас сразила, я думаю, наповал…

— Ну, если женщина расписывается кровью, это звучит как приглашение к действию… С того момента и начались наши отношения.

— Вы пригласили ее к себе или поехали к ней?

— Тогда я жил в гостинице «Мосфильма» и снимал фильм с участием «Песняров». В одном номере обитали мы с Аллой, а в соседнем — Володя Мулявин…

— …со Светланой Пенкиной…

— Точно. Они тоже познакомились в это время на съемках моего фильма с участием «Песняров». Так вот, когда мы приехали в гостиницу, на моем столе находилась пишущая машинка. Я засунул в нее лист бумаги и настучал: «Алла, ты мне безумно нравишься. Ты самая прекрасная певица на свете и самая очаровательная женщина. Я рад, что у тебя нашлось время для меня. Я этого никогда не забуду. Сегодня я почти счастлив. По этому поводу Дербенев написал бы 10 песен, а я одним пальцем на машинке стучу то, что придет в голову». Она ответила: «Саша! Пусть будет так… не знаю как. Но пусть будет. Один йог сказал: «Если нельзя, но очень хочется, значит, можно!».

— Если не ошибаюсь, к тому времени, когда вы с Аллой Борисовной встретились, у вас невеста была, у нее — жених…

— Да, а вообще это запутанная история, потому что Алла должна была выйти замуж за одного известного армянского музыканта.

— За Константина Орбеляна, которому было под 50?

— Ну, не будем его фамилию называть — зачем?

— Дело уже к свадьбе шло?

— Не только у них — у меня тоже была невеста, актриса и, кроме того, престижная девочка — ее отец возглавлял Управление делами Совета Министров. Впрочем, мы с Аллой так друг в друга влюбились, что обо всем забыли — в том числе и об опасности. Однажды она ко мне прибегает: «Слушай, мой армянин что-то узнал — того и гляди зарежет, поэтому давай теперь сам все улаживай». (Типичная женская логика). Я согласился: «Хорошо, бери жениха и сегодня же вечером привози к Дербеневу». Она пришла с ним, я с невестой, которая на меня целый вечер вешалась. (Алла тем временем вешалась на своего спутника). Тот подозрительно на меня смотрит, но видит, что налицо будущая семейная пара. В общем, как-то мы их успокоили, а потом на все плюнули и стали жить вместе…

Через какое-то время она спросила меня: «Сашечка, ответь на один вопрос. Вот Пашка Слободкин аранжировал «Арлекино», Дербенев написал стихи лучших моих песен, Зацепин замечательную музыку сочинил, а ты что для меня сделал?». — «Пугачевочка, — говорю, — я тебя для тебя вычислил».

Это, кстати, нужно пояснить. Наблюдая за ее работой, я сделал кое-какие выводы, и в нашей кухне над обеденным столом появились две бумажки, которые я настучал на той же пишущей машинке. Я набросал некий план завоевания эстрадного Олимпа. На одной бумажке значились пять стратегических принципов сценического образа:

1. Исповедь.
2. Одинокая женщина.
3. Театр Аллы Пугачевой.
4. Русская ниша.
5. Пугачевский бунт.

А на другой бумажке было примерно 20 тактических пунктов, как этого достичь. Все было слегка шутливо зашифровано, но все наши гости довольно легко понимали, о чем идет речь.

Она бровь подняла: «Значит, «вычислил»? Ну тогда ты должен на мне жениться». Я кивнул: «Cогласен», — и мы отправились в загс. Леня Гарин, композитор и аранжировщик знаменитой песни «Женщина, которая поет», был нашим свидетелем, а потом мы поехали на дачу к знаменитому Серушу Бабеку.

— Миллионеру иранского происхождения?

— Точно. Ему принадлежала бывшая дача Зыкиной, где у него была студия — там даже Володя Высоцкий свои песни записывал. Видите, как мир тесен? Там у нас и прошел свадебный вечер — это случилось как раз на католическое Рождество — 24 декабря.

— Первая ночь с Аллой Борисовной — это было что-то необыкновенное или вполне рядовое в вашей жизни событие?

— Извините, Дмитрий, но интимные вещи я никогда ни с кем не обсуждаю. Скажу только, что первую половину ночи мы провели среди гостей возле новогодней елки — в какой-то момент Алла даже задремала у меня на плече.

— Это правда, что в однокомнатной квартире Аллы Борисовны на Вешняковской из мебели был один полосатый матрас и батарея пустых бутылок?

— Спустя какое-то время после того, как мы начали жить вместе в гостинице, она сказала: «Ты знаешь, у меня есть квартира, куда мы можем переехать». Ключи от этой маленькой однушки близ Кольцевой дороги она давала ансамблю «Веселые ребята», с которыми сотрудничала…

— …а они были веселыми?

— Не то слово, поэтому бутылки валялись везде. Когда я их выносил, машинально посчитал — набралось 147 штук, но Алла тут ни при чем. С Кристиной и мамой она в другой квартире жила, а вся стеклотара принадлежала «Веселым ребятам». Пришлось привести эту холостяцкую обитель в порядок, и какое-то время мы там кантовались, пока не получили квартиру побольше.

— В свое время ходили слухи, что Алла Борисовна сильно пьет, — судачили даже, что это вы ее к этому приучили, предлагая перед сном обязательно осушить три рюмочки…

— Полная чушь! Во-первых, те, кто меня знают, в курсе, что водку и вообще крепкие напитки я никогда не употребляю — могу позволить немножечко пива или вина, причем всю жизнь эта доза у меня одинаковая. Поймите, у нас были гораздо более интересные занятия, чем пьянство, — взять те же беседы, а информацию вы привели из бредовой книжки одного сумасшедшего журналиста, но его убогие фантазии я даже комментировать не хочу.

— Когда вы познакомились с Пугачевой, назвать ее финансовое положение устойчивым было трудно?

— Зарабатывала Алла немного, потому что ее концертная ставка равнялась восьми рублям. Тысячи зрителей, покидая какой-нибудь стадион «Лужники», думали, что она увозит оттуда мешки денег, а ей платили за два отделения 16 рублей…

— …если предприимчивые администраторы чего-то там не химичили…

— Да, по тем временам случались, конечно, какие-то небольшие левые концерты, но у нас была с ней взаимная договоренность, что деньги, которые Алла на них зарабатывала, складывались в так называемый «Фонд Кристины», и ими распоряжалась бабушка.

— Иными словами, считать Пугачеву богатой было нельзя?

— Странный вопрос… Я встретил и полюбил одну из самых талантливых певиц нашей страны, и мне даже в голову не приходило оценивать наши отношения с точки зрения какой-то состоятельности. Точно так же, думаю, и для нее абсолютно не имели никакого значения мои доходы, несмотря на то что я в то время крепко стоял на ногах. Нет, отношения у нас были совершенно другие.

— Вы называли ее Пугачевочкой и писали друг другу трогательные записки и письма, которые оставляли на пишущей машинке. Я не удержался, выписал одно из тех, что она вам прислала со съемок в Эстонии. «Сашечка, это я! Насколько же трудно мне жить здесь без тебя! Вечером, как прогуляюсь по Таллину, выпью французского коньячку, так и тянет на что-нибудь большое и чистое. Обстановка так и располагает, а тебя нет… Сашечка, я тебя люблю! Мне никого не надо, но если ты мне, зараза, изменишь, я уеду сюда обратно, и тогда… Миленький мой, хорошенький, пригоженький, родненький, сладенький, противненький, талантливенький, красивенький и так далее, и так далее. Целую тебя, Алла». Много было такого рода признаний?

— У нас были нежные отношения — думаю, что подобными посланиями обмениваются влюбленные во все времена.

— Как складывались ваши отношения с Кристиной?

— Замечательно. Я очень ее любил, первый раз в школу лично отвел. Однажды приходим мы с Аллой на Рязанский проспект, где Кристина жила с бабушкой, и она на меня бросается, целует, а потом начинает маме что-то шептать. Алла, сдерживая смех, ей говорит: «Ну-ка иди, погуляй», а потом ко мне оборачивается: «Знаешь, о чем мы секретничали? Сегодня до нас здесь был Орбакас, и Кристина спросила: «Папе будем говорить, что отец приходил?». Понимаете, для нее это были два разных человека: я — папа, а Миколас — отец…

Кристина впервые попала на съемочную площадку, когда ей было лет семь или восемь. Я как раз снимал «Пену», а там в начале картины автогонки крутые. Решил показать нашей маленькой девочке, что у меня за работа. Привел ее, посадил в режиссерское кресло, дал мегафон: «Ну, Кристинка, кричи: «Мотор!». Она тоненьким голоском: «Мотор!», и вдруг по ее команде сорвались с места и помчались машины — сталкиваясь, переворачиваясь. Она испугалась: «Что же они так?». — «Ты же им приказала». — «Правда? Ну и кино!..».

— По общему мнению тех, кто хорошо вашу пару знал, именно вы создали — сценический образ Пугачевой — просто вылепили ее, как Пигмалион свою Галатею. Однажды вы, кстати, признались: «Я не был ее продюсером, не зарабатывал на этом денег — просто мне хотелось, чтобы моя девушка была лучше всех». Потрясающе сказано…

— Ну, очевидно, любой мужчина хочет, чтобы его девушка была лучше всех, а настоящий старается сделать для этого все возможное.

— Стратегия и тактика раскрутки у вас тоже была?

— Да, и я вам уже упомянул ее принципы.

— Хаотичными метаниями это, выходит, не назовешь?

— Нет, у нас даже в кухне висела бумажка, где были напечатаны пять основополагающих пунктов.

— Вот с этого места, пожалуйста, подробнее. Итак, первый…

— Исповедальная форма: петь песни только от первого лица. Дербеневу, основному автору Аллы, и всем остальным, кто попадал в ее орбиту, поступил соответствующий заказ: народ должен думать, что каждая песня — это рассказ о себе.

— Второй…

— Петь о женском одиночестве. Никаких «гражданских», патриотических вещей, твоя тема — несчастная неразделенная любовь, потому что основными потребительницами эстрады, по моему представлению, являются подростки, у которых бурлят гормоны, и женщины с неустроенной судьбой, которых в нашей стране не перечесть.

Выполняя эту задачу, мой друг-фотограф Валерий Плотников сделал две серии фотографий Аллы с Кристиной — они прекрасно работали на образ народной страдалицы.

— …мужа и личного счастья у звезды быть не может…

— Никакого, поэтому я всегда стоял за кулисами, никогда себя не позиционировал как муж. Собственно, мне это было не нужно. По тем временам кино было значительно важнее эстрады, и даже мои приятели-режиссеры на «Мосфильме» подначивали: «Ты что, с ума сошел — на какой-то певичке женился». — «Ах, — думал, — певичка? Ну, я вам еще докажу, она всех вас затмит!».

— Женское одиночество — второй пункт, а третий?

— Театрализация песни (каждая — маленький спектакль). Не стоять надо, как столб, у микрофонной стойки, а двигаться, обыгрывать даже тот небольшой реквизит, что у тебя в руках. Микрофон, например, в какой-то момент может стать бокалом с вином, царским скипетром или факелом, которым освещаешь себе путь, и такие же требования к костюмам. Первый для Аллы придумала моя художница с «Мосфильма» Марина Левикова, потом Слава Зайцев, наш друг, сделал знаменитый малиновый балахон…

Четвертый пункт — русскость: нужно было забыть о песнях на английском… Тогда многие или подражали западным исполнителям, или пели с акцентом: Соня Ротару — с небольшим таким фольклорным, Пьеха — с французско-польским, прибалты — со своим, а вот ниша русской певицы пустовала.

Пугачева — замечательная фамилия: скажи еще, что твоим предком был Емельян, — и вперед! (Все пункты, естественно, были зашифрованы, потому что к нам разные приходили люди: кто-то о чем-то догадывался, кто-то нет…).

Пятый пункт назывался «Пугачевский бунт» и подразумевал правильное появление на телеэкранах, потому что, по моим представлениям, телевидение создано не для того, чтобы его смотреть, а для того, чтобы тебя там показывали. Нужно было не только правильно появляться в нужных передачах, но и затем исчезать на какой-то период, чтобы народ кругами ходил: «Опять запретили… Опять не пускают… Куда ж она, бедная, делась?». Естественно, запускали какие-то бесконечные слухи — одна из смешных импровизаций вообще за столом родилась: Пугачева убила мужа утюгом.

— Да, я помню…

— Весь Союз в это свято поверил, и в каком-то городе к ней даже пришел прокурор и спросил укоризненно: «Скажите, а вы имеете право выступать, находясь под следствием? Вы же человека убили». Пищу для молвы мы подбрасывали постоянно: я был пресс-секретарем, продюсером, имиджмейкером — многие профессии сочетал, но, повторяю, никакой штатной должности не занимал.

— Это вы запустили слух, что японская газета «Асахи» назвала самыми великими людьми ХХ века Гагарина и Пугачеву?

— Да, а вышло все абсолютно случайно. Просто из редакции одной из газет позвонили: «У вас нет трех строчек каких-то — можем в завтрашнем номере что-то об Алле Борисовне опубликовать». Я оживился: «Так, записывайте. Японская газета «Асахи»… Самыми великими… Юрий Гагарин… Алла Пугачева…». Естественно, ничего такого не было и в помине… Другая запущенная мной байка, что у Аллы 100 миллионов пластинок. Дай Бог, 100 тысяч вышло к этому моменту, но поскольку популярные певцы хвастались: «У меня 800 тысяч», «А у меня миллион 200», нужно было всех оглушить, задавить, переплюнуть, и я сказал: «100 миллионов!». Конечно, чтобы появиться в советской газете, эти данные должны были цензуру пройти, но, к счастью, никто их не проверял — у Советской власти были дела поважнее.

— Так вы стали первым советским имиджмейкером…

— Это вышло случайно. Алле я ничего не навязывал — просто давал советы, другое дело, что она этим советам скрупулезно следовала. И следует до сих пор. Но прошу понять правильно: Алла — талантливый и самодостаточный человек, пробилась бы и так, только тогда ее образ был бы несколько иным, а не таким, какой теперь всем известен. И еще — это была не унылая работа по какому-то пятилетнему плану строительства коммунизма, а веселый кураж, от которого дурела вся страна.

— По слухам, вы даже интервью за Пугачеву «Комсомольской правде» давали…

— Да, но сейчас это совершенно нормально. Никто из певцов не занимается этим впрямую — в подавляющем большинстве звезды нашей эстрады тупые, как валенки. На то есть пресс-секретари, которые пишут, но тогда мне первому такая идея пришла. Просто товарищ мой, будущий главный редактор «Огонька» Лева Гущин, работал тогда в «Комсомольской правде». Мы с ним пошли в ресторан Дома кино, взяли шашлычок…

— …раздавили бутылочку…

— …винца «Цинандали» и под закусочку я ему несколько вечеров наговаривал, какая Алла интеллектуалка, как любит китайскую поэзию и французскую живопись (о которых и слыхом не слыхивала). Когда это интервью вышло аж в трех подряд номерах, все ахнули: так она еще и интеллектуалка! Текст тут же размножили — перепечатали на машинке и сшили в отдельные книжки, которые передавали из рук в руки: на небосклоне появилась звезда совершенно другого уровня. Ну о чем тогда могли рассказать остальные эстрадные исполнители? О новом фасоне платья или о своем невиданном успехе на гастролях в Целинограде. На этом вся их фантазия заканчивалась, а здесь по сознанию обывателя был нанесен такой мощный удар: певица входила в интеллектуальную элиту страны.

Важным проектом был первый в стране «двойной» альбом «Зеркало души» — я тоже занимался его дизайном и составлением (как говорится в статьях о разведчиках, «теперь об этом можно уже рассказать»). Чтобы достичь эффекта летящей в небесах Аллы, я положил ее на стол, сам держал за ноги, а лежащий на полу фотограф Слава Манешин щелкал своей камерой. Альбом разошелся фантастическим тиражом.

— Композитор Эдуард Ханок (он, как вы, наверняка, знаете, написал в свое время для Пугачевой две песни, а позднее явил миру сенсационную книгу «Пу-га-чев-щи-на», где сформулировал теорию волны) сказал, что Алла Борисовна — это смесь великой певицы с базарной бабой: вы с таким определением согласны?

— Это, конечно, грубовато! Правда, следует учесть, что мы с Аллой прожили четыре года, а Ханок обозревает весь ее творческий путь, за который я ответственности не несу. Она действительно девушка простая, с Крестьянской заставы, — и словцо может вставить народное, когда нужно и когда не нужно.

— В общем, своя…

— Это называется работать от противного. Если все певцы на эстраде все из себя правильные — и костюмчик, и причесочка, и поведение образцовое — то она, наоборот: вся растрепанная, по сцене носится, мужей утюгами убивает, скандалы в гостиницах устраивает. Зрителям это по кайфу…

— Вы назвали ее «девушкой с Крестьянской заставы», а между тем ходили одно время слухи, что она еврейка…

— Я хорошо знал и ее отца Бориса Михайловича Пугачева, и маму Зинаиду Архиповну: даже по именам можно понять, что они — чисто русские люди. Евреи — это, безусловно, одна из талантливейших наций, к которой принадлежат многие артисты и музыканты, — не буду перечислять, и то, что они тогда были гонимыми, казалось мне несправедливым. Интеллигенция наша была, разумеется, на стороне отъезжантов…

— …и вы запустили слух…

— Ну, не совсем: я дал ей текст «Жил Александр Герцович — еврейский музыкант, он Шуберта наверчивал…

— …как чистый бриллиант»…

— Гениальное просто стихотворение Мандельштама. Алла сочинила на него песню. Текст ее сначала не особенно вдохновил, но я разъяснил: «Если сделаешь реверанс в адрес гонимого народа — это будет благородно, а если мы еще подкрепим это какой-нибудь «залипухой»… Во время ее гастролей в Одессе я размножил клавир и лично объехал все самые популярные рестораны, предлагая музыкантам: «Хотите «запрещенную» песню из репертуара Пугачевой про еврейского музыканта?». Отрывали с руками — это же Одесса! Тут же пошли слухи, что «Пугачева» — это псевдоним, а на самом деле она Алла Розенцвейг, но на Молдаванке со знанием дела поправляли: «Не Розенцвейг, а Розенблат, и, кстати, она уже подала документы на выезд на историческую родину, поэтому не пропустите «прощальную» гастроль»…

— То есть традиция прощальных туров пошла оттуда?

— На моей памяти нынешняя ее «прощальная гастроль» — третья по счету. Верный способ привлечь к себе внимание, а на каждом концерте в Одессе Алла удивлялась: «Что это такие овации после «Музыканта»?».

— Самый безошибочный показатель популярности той или иной личности — анекдоты. Об Алле Борисовне их ходило немало, но, как теперь известно, некоторые вы придумывали сами. Какие?

— Самый популярный родился случайно. Мой товарищ кинодраматург Саша Шлепянов очень гордился тем, что написал сценарий к фильму «Мертвый сезон» с Донатасом Банионисом в главной роли.

— Прекрасная картина…

— …и он рассказал мне такой анекдот. «На очередном съезде партии к Брежневу подошел работяга: «Простите, пожалуйста, как ваши фамилия, имя-отчество?». — «Брежнев Леонид Ильич», — ответил тот с изумлением. «Спасибо», — кивнул мужик, возвратился к своим корешам и с укоризной сказал им: «Ну вот, а ты говорил Банионис…».

— Банионис был же тогда фантастически популярен…

— Я расхохотался. Вдогонку Шлепянов рассказал второй анекдот: «В будущей энциклопедии напишут, что Брежнев — это мелкий политический деятель эпохи Донатаса Баниониса. Я пару раз пересказал этот анекдот в компаниях, а потом подумал: «Так, а Банионис-то тут при чем? Зачем нам кузнец?» — и с моей легкой руки Брежнев стал мелким политическим деятелем эпохи Аллы Пугачевой. Народ подхватил, и моя версия получила широкое распространение.

— Кто, если не секрет, придумал композитора Горбоноса?

— Какой же это секрет? Горбонос — это фамилия моего одноклассника. Дело было так. Я постоянно внушал Алле, что нужно пробовать себя в разных сферах творчества, в частности, в сочинительстве, а она этого почему-то стеснялась. Я применял и такие аргументы: «Ты хочешь заработать себе на обеспеченную старость или так и будешь все время по восемь рублей получать?»…

— …а Зацепин с Тухмановым тысячи…

— Ну да, Тухманов одним «Днем Победы» зарабатывал на два автомобиля в день. Она отнекивалась: «Да ну, кто это будет слушать? Вдобавок никакого отношения к Союзу композиторов я не имею». — «А ты попробуй», — настаивал я.

Под моим нажимом Алла написала первые три песенки — «Женщина, которая поет» на стихи Кайсына Кулиева (Леня Гарин сделал аранжировку и попросил вставить его соавтором), сонет Шекспира «Уж если ты разлюбишь, так теперь» и еще одну веселую песенку про «резинового гномика» (впоследствии ее текст был заменен на слова: «Папа купил автомобиль»). Но в чем была проблема — чтобы попасть с этими песнями в кино или в телеэфир, нужно было их записать на пленку.

Это сейчас студии звукозаписи стоят и ждут, когда ты придешь с бабками, и пиши что хочешь, а тогда «Мосфильм» и фирма «Мелодия» были расписаны на месяцы вперед и работали только на официальную продукцию, поэтому под свой фильм «Диск» про «Песняров» я заказал ночную смену и притащил туда Аллу (за что мог полететь с «Мосфильма» со страшной силой). В студии мы записали ее песни якобы для моей работы, хотя они там не нужны были даже даром.

— А как же цензура, мимо которой в СССР даже мышь не пробегала?

— Да, это был музыкальный «самиздат», который мог караться и уголовной статьей. По тогдашним законам за самовольное распространение давали срок, но ни на телевидении, ни на радио, куда мы потом приносили эти пленки, никому в голову не приходило спрашивать так называемый «лит». Там были уверены, что если есть пленка, то, значит, есть и цензурное разрешение.

В то время Алла снималась у нашего общего товарища режиссера Александра Орлова в фильме «Третья любовь» (позднее он получил название «Женщина, которая поет»). Принесла ему пленки: так, мол, и так, послушай. Саша загорелся: «Очень хорошие песни», и они сняли с ними какие-то эпизоды, включили, не думая о последствиях, но Александр Сергеевич Зацепин, уважаемый композитор, с которым был заключен на этот фильм договор, обнаружив чужие песни, совершенно справедливо устроил скандал. Дошло до дирекции, и директор студии Николай Трофимович Сизов дал указание разобраться.

Меня вызвала зам главного редактора «Мосфильма» Глаголева, которая знала, что за всеми трюками Пугачевой стою я, — это уже было известно в узких, так скажем, кругах…

— …ограниченных людей…

— «Что это, Саша, такое? — прижала меня к стенке. — Признавайся, где песни взяли?». — «Нина Николаевна, — импровизирую на ходу, — вы знаете, несчастный мальчик живет в Люберцах — парализованный, на коляске. Его зовут…». Тут у меня всплывает фамилия мальчишки, с которым я в третьем классе подрался, — больше он ничем в мою жизнь не вошел. «…Зовут его Боря Горбонос. Он и сочинил эти песни. Неужели несчастного инвалида «Мосфильм» сейчас оттолкнет, лишит всякой надежды? Это же его убьет!». Наворотил такую бразильскую мелодраму, что Глаголева прослезилась. «Ладно, — кивнула, — подумаем, как быть». Выскочил я от нее с мыслью: «Что же теперь делать?», ведь если они докопаются до правды…

— Так и работы можно лишиться…

— Я все-таки руководитель большущего коллектива, государство доверяет мне миллионы, и вдруг занимаюсь такой ерундой. Бросаюсь в павильон к Орлову: «Саша, умоляю, объяви перерыв — мне позарез Алла нужна». Хватаю ее прямо в гриме, в костюме, усаживаю в «жигули», и мы несемся в ВААП, агентство авторских прав, где регистрируем псевдоним Борис Горбонос.

На обратном пути я лихорадочно думаю: «Что бы еще такое сделать, чтобы не разоблачили?». В пустой кабинет Георгия Данелии — художественного руководителя Творческого объединения комедийных и музыкальных фильмов — затаскиваю гримершу и костюмершу, надеваю на Аллу свою рубашку, пиджак и галстук, которые с себя снял, приклеиваю усы и натягиваю парик. Последний штрих — роскошная фотография Пугачевой на пюпитре пианино, возле которого она с видом отдающего концы инвалида садится. Несколько щелчков затвора — и портрет гения из Люберец готов. Через 15 минут наш фотограф Слава Манешин все это напечатал, я выхватил у него снимок и мигом к Глаголевой. Та принесла фото Бориса Горбоноса Сизову, тот уронил скупую милицейскую слезу…

— Ну да, генерал милиции…

— …суровый человек! «Ну ладно, — постановил, — черт с ним: что мы звери — гнобить этого горбатого мальчика…». (Смеется). Так, к неудовольствию Зацепина, песни в фильме остались, а одна из них, «Женщина, которая поет», дала ему даже название. Ну а после выхода картины на экраны мы сделали обратный ход и стали уже всем рассказывать, что автор этих прекрасных песен и есть та самая Алла Пугачева. Оказывается, она не только замечательная актриса, но еще и гениальный композитор. Народ обрыдался…

— Творческий и жизненный путь Аллы Борисовны отмечен множеством громких скандалов — говорят даже, что образ стервозной артистки Мельниковой из фильма «Зимний вечер в Гаграх», которую сыграла покойная Наталья Гундарева, списан именно с Пугачевой. В период вашей совместной жизни Алла Борисовна часто конфликтовала с окружающими ее людьми?

— За четыре года, которые мы прожили вместе, между нами практически никаких скандалов не было, и я с изумлением прочитал в мемуарах Жени Болдина, следующего ее мужа, о ежедневных дебошах, попойках: передо мной предстал совершенно другой человек. С Аллой мы занимались делом, причем увлеченно, с молодым азартом — нам было интересно и весело. С другой стороны, она действительно довольно сурово обходилась со своими музыкантами, но я не вмешивался.

— Творческий процесс…

— Иногда слышал, что кто-то там вовремя не пришел, сорвал репетицию, сфальшивил… В выражениях она не стеснялась, поливала их от всей души, но только тех, кто от нее зависел, а я в эту категорию не входил. Был только единственный случай, откуда, собственно, и родился эпизод «Зимнего вечера в Гаграх», который вы упомянули.

С Сашей Бородянским мы писали сценарий фильма «Рецитал», в котором должна была сниматься Пугачева. Дело было в Ялте, мы работали целый день в номере, а потом пришла Алла, прочитала текст, который торчал из пишущей машинки, и, не совсем разобравшись, не зная, какие сцены предыдущие, сказала, что ей это не нравится. Бородянский буркнул что-то типа: «Дуракам полработы не показывают», после чего она взвилась, схватила эту машинку и шмякнула ее об стену…

— Хорошо хоть не о Бородянского…

— Из солидарности с Сашей я сказал: «Ну что ж, с тобой мы общаться не будем и сценарий этот писать прекращаем. Счастливо оставаться!» — и вместе с ним ушел. Через какое-то время Алла опомнилась, извинилась перед Бородянским — в общем, скандал замяли, но Саша — не член семьи и не близкий человек, который многое может простить.

— У него это отложилось…

— Конечно, и когда он писал с Кареном Шахназаровым сценарий «Зимнего вечера в Гаграх», ввел эту сцену с Мельниковой, тем более было с кого списывать образ «зазвездившейся Примадонны».

— Говорят, что однажды в сильном подпитии Алла Борисовна пришла в КГБ прямо на Лубянку, устроила там дикий скандал и генералы перед ней дрожали, — это правда?

— Полный бред, только это не кто-то там говорит, а заявила она сама. В программе Антона Хрекова «Главный герой», снимавшейся к 60-летию Пугачевой на НТВ, Алла поведала такую историю: будто бы она напилась и отправилась гулять по Москве. Подошла к Лубянке, постучала в дверь… Ей открыли, и все моментально упали перед ней ниц. Она вошла прямо в кабинет прямо к заместителю председателя КГБ СССР Филиппу Денисовичу Бобкову и потребовала самолет в Западный Берлин, чтобы там отовариться. Тот расшаркался: «Конечно, Алла Борисовна, служебный борт готов, уже под парами», но лететь она передумала. Чушь — от первого до последнего слова!

— Неужели жалко было выделить ей самолет?

— Это с какой стати? И кто она такая? При коммунистах существовал Комитет партийного контроля, которого боялись больше, чем КГБ, да и в КГБ порядки были суровые. Если бы кто-то из сотрудников этой организации за казенный счет прокатил ее на трамвае, на следующий день упарился бы писать отчеты о том, в каких оперативных мероприятиях она была задействована и сколько на это потрачено. Дочка генсека Галя Брежнева слетала один раз в Вену на обычном рейсовом самолете, так потом товарищи по партии пеняли за это бедному Леониду Ильичу до самой смерти.

Какой спецсамолет? За какими шмотками? Да генерала армии Бобкова разжаловали бы на следующий день «за нецелевое использование казенных средств» без выходного пособия, а он, как известно, ушел на заслуженный отдых с почетом. В общем, подвела Алла Борисовна уважаемого журналиста — он ведь и представить себе не мог, что народная артистка СССР может так врать.

Ну а к Филиппу Денисовичу Бобкову мы ходили с Аллой вместе, и по совершенно другому поводу.

Когда праздновалось ее 30-летие, на банкете в гостинице «Белград» подбегает ко мне со слезами Кристина: «Папа, папа, мне дядя вывернул руку». — «Какой дядя? — я возмутился. — А ну покажи. Пойдем разбираться». Метрдотель заявил: «Она танцевала в соседнем зале, где взрослые, а после 20-ти часов в ресторанах детям находиться нельзя». У меня между тем с этим блюстителем порядка еще накануне была стычка, потому что он вообще не хотел давать нам банкетный зал, а когда мы через его голову все получили, отыграться решил на ребенке. Можно было, конечно, по морде ему дать, но это значило испортить вечер, и я на чистом русском языке объяснил, что о нем думаю.

Через несколько дней меня вызвал директор «Мосфильма» Сизов: в его кабинете сидел голубоглазенький человечек…

— …тоже генерал?

— Нет, молодой, невзрачный, судя по всему, лейтенантик с серой папочкой, куда были аккуратно подколоты донос метрдотеля с подтверждениями официантов, что всех сотрудников КГБ я призывал повесить. Просто еще в ресторане, когда я ему все высказал, он спросил с пафосом: «Как вы можете так разговаривать с сотрудником КГБ?». — «По таким, как ты, — я ответил, — петля плачет». На этом расстались, но он мои слова обобщил, и в «контору» тут же ушла «телега». Сизов руками развел: «Ничем не могу помочь — ты же, наверное, понимаешь, на что замахнулся, так что больше на «Мосфильме» ты не работаешь».

— Алла Борисовна за вас хоть вступилась?

— Хороший вопрос. Я-то думал, что услышу от нее хоть какие-то слова поддержки, — все-таки я вступился за ее дочь, но едва она услышала о моих неприятностях, как тут же от меня открестилась: «Сам виноват, рассказываешь на каждом углу анекдоты про советскую власть, шляешься по посольствам и вообще…». Вот тут меня в первый раз торкнуло — «это с кем же я связался?». Но у меня был железный принцип: «Я не дам коммунистам испортить себе жизнь!», поэтому просто так я сдаваться не собирался.

По этому поводу я написал письмо самому Андропову: так, мол, и так, столько сделал в кино, в политику совершенно не лезу, не диссидент, так какого же, типа, хрена на основании доноса какого-то официанта вы такие суровые меры предпринимаете? Для разбирательства меня пригласили к первому заместителю председателя КГБ генералу Бобкову, который курировал творческую интеллигенцию, а поскольку дело было при Алле, я потащил ее в качестве свидетеля, чтобы подтвердила мои слова.

— Сергея Владимировича Михалкова не просили, чтобы словечко замолвил, — он же влиятельнейший был человек?

— Конечно, использовал разные способы — побывал и у Михалкова. Сергей Владимирович прямо из своей квартиры набрал номер: «Алло, это Михалков. Дайте, пожалуйста, такого-то. Что там за проблема с моим режиссером? Я могу за него поручиться». Выслушал ответ и ко мне: «Саша, я ничего не могу сделать». Решение, очевидно, на каком-то высоком уровне приняли, а поскольку я часто посещал резиденцию американского посла и другие дипломатические приемы, дружил с неблагонадежными писателями и художниками…

— …то есть много себе позволяли…

— …досье на меня толстое было — вот мне все разом и припомнили. Я, вообще, всегда жил так, как хотел: и тогда, и теперь, поэтому рассказы о том, что Советский Союз — тюрьма народов, а сейчас немыслимая наступила свобода, для меня, грубо говоря, звучат странно. Единственно, за границу в то время не выпускали, а так кайфовали мы вовсю…

Сергей Владимирович, короче, при всем его весе и связях помочь мне не смог…

— …и вот вы с Аллой Борисовной у Бобкова…

— Я начал ему что-то такое рассказывать, но Филипп Денисович меня прервал: «Я все про вас знаю, не утруждайтесь. По вашему делу принято такое решение: вы продолжаете на «Мосфильме» работать, так что езжайте к Сизову и передайте это ему». — «Может, вы сами ему позвоните?» — спросил я. «Не надо, скажите, что вы у меня были», — ответил Бобков, и когда, попрощавшись, мы с Аллой уже направлялись к двери, вдогонку он произнес: «Кстати, Алла Борисовна, тут у нас юбилей органов намечается — вы не могли бы в концерте принять участие?». Она: «Ну, конечно»… На этом все наши встречи закончились, но теперь, после того как Филипп Денисович уже отошел от работы в КГБ…

— …выйдя на пенсию, он же возглавил службу безопасности у Гусинского…

— Это, кстати, в соседнем доме на моей улице…

— Да, тесен мир… Биографы Пугачевой и люди, которые ее хорошо знают, говорили мне, что Алла Борисовна имела тесные контакты с КГБ и Бобков якобы являлся ее куратором, — это очередной миф?

— Бобков был куратором всех деятелей искусства, потому что возглавлял Пятое управление, а насчет того, была ли она осведомительницей КГБ…

Помните, я рассказывал, что обращался в КГБ, когда меня не выпускали за границу? Так вот тогда один из сотрудников, с которым я беседовал, дал понять, что за свои проблемы я должен благодарить Аллу. Но одно дело — написать телегу на бывшего мужа, и совсем другое — сотрудничать на постоянной основе. Хорошо зная Аллу Борисовну, я даже не могу себе представить, кто из сотрудников этого ведомства в здравом уме мог бы поручить ей ну хоть какое-то самое примитивное задание. Кроме художественного пения на Дне чекиста, разумеется…

— Во всяком случае, есть мнение, что ее вольница была КГБ санкционирована — на всевозможные ее выходки органы не только закрывали глаза, но даже их поощряли…

— Можно подумать, Комитету госбезопасности делать больше нечего было, как раскручивать эстрадных певиц. Конечно, какие-то поклонники у нее там, наверняка, были. Чекисты нормальные люди: слушали радио, телевизор смотрели, приглашали ее на концерты, аплодировали, но не более того.

Зайду с другой стороны: почему я, условно говоря, шлялся до бесконечности в американское и итальянское посольства, ни у кого не спрашивая разрешения? Мне присылали приглашение — я туда шел. Приходил к Толе Брусиловскому, у которого собирались легендарный журналист-международник Виктор Луи, американский корреспондент Эдмунд Стивенс — да все самые знаменитые люди того времени. Я с ними тусовался, и некоторые мои коллеги говорили: «Он сотрудник КГБ», но какой же я, на хрен, кагэбист, когда к государственной границе меня и близко не подпускали?

Такие же вот завистники или люди, которые сами карьеру не сделали, выдумали, что «Пугачеву раскручивал КГБ», но это полная чушь.

С другой стороны, сама Пугачева любит надувать щеки. Вот недавно на «прощальной» пресс-конференции она с апломбом заявила: «Наши молоденькие президенты никогда не дадут меня в обиду»! И что? В ее конфликте с Байсаровым хоть кто-то из власть имущих пошевелил пальцем? А вскоре ее вывели из Общественной палаты и дали к юбилею орден четвертой степени — вот вам и «молоденькие защитники»…

— Говорят, у Пугачевой была куча любовников, а Болдин, которого вы уже вспоминали, написал, что она крутила романы прямо у него на глазах. На ваших глазах увлечения у нее случались?

— Нет, друг друга нам упрекнуть не в чем. Кстати, в той же книженции, которую вы цитировали насчет рюмочек, которые Алле я якобы наливал, описана пикантная сцена: дескать, однажды Пугачева внезапно пришла и увидела в моей постели какую-то молодую певицу, так вот, это эпизод просто-напросто позаимствован автором из фильма «Звезда родилась» с Барброй Стрейзанд. Бедноватая фантазия…

— Процитирую тогда саму Аллу Борисовну — это о вас: «Потом я заметила, что он считает себя потрясающим плейбоем, девочки всякие на стороне у него появились. Я один раз подождала, когда все закончится, второй раз, а потом подумала: «Ну ладно, хватит уже ждать — пора расходиться». Это и есть истинная причина развода?

— У Аллы Борисовны было такое количество мужей со столь причудливыми пристрастиями, и минуло достаточно времени, чтобы она могла перепутать, что, с кем и как происходило. Повторяю: никаких измен, а тем более у нее на глазах, с моей стороны (и с ее тоже) не было — тут память ее немножко подводит. Правда, она и слова песен сейчас забывает на сцене, когда под фанеру поет…

С другой стороны, нужно еще красиво объяснить, почему мы расстались. Проще всего сказать: «Я его бросила, потому что он мне изменял». Публика это легко «съест» и даже посочувствует, но на самом-то деле все было посложнее.

— Так из-за чего же вы расстались?

— Могу открыть. Помните, я рассказывал вам про первый звоночек, когда она сразу от меня отреклась после конфликта с КГБ? Это дало трещину в моем к ней отношении, ведь я ей верил, столько для нее делал. Думал, будем вместе и в горе, и в радости, но «в горе» — не вышло. Правда, по инерции я написал для нее сценарий «Рецитал», запустился в съемки, снял документальные кадры на фестивале в Сопоте, эпизоды с Кристиной, которая по сюжету играла ее героиню в детстве, но прежнего доверия и прежнего желания жить вместе у меня уже не было.

Мы постепенно отдалялись друг от друга, а на съемках одного из первых эпизодов с ее участием в Москве ее понесло: она стала хамить съемочной группе, надеть сценический костюм отказалась. Пришла несуразно одетой: в какой-то маленькой шляпке и в жутком военном пальто, что совершенно не соответствовало романтическому образу, который предполагала картина, и отказалась переодеваться, а со вкусом у нее всегда были проблемы.

Ко мне подошел художник по костюмам: «Понимаете, мы не можем ее снимать в таком виде, тем более что в предыдущем кадре Алла играла в совсем другом костюме. Второго режиссера я озадачил: «Валентина Максимовна, попросите актрису одеться как нужно, а я пока другими делами займусь». Та подошла к ней со словами: «Алла Борисовна, переоденьтесь, пожалуйста», в ответ на что наша «прима» вспыхнула: «Тебе мое пальто не нравится? А мне твое!». Схватилась за лацкан на кожаном пальто этой пожилой женщины и разорвала его, а у той, как у героя гоголевской «Шинели», оно было самой дорогой вещью в жизни. «Съемку останавливаем», — объявил я. — «Подождем, пока актриса успокоится». — «Ах, так?!» — последовал крик, после чего она схватила камень и запустила им в мою машину…

— В машину?

— Ну да — та рядом стояла. Тогда я отменил съемку и вместе с коллегами отправился на «Мосфильм» к Сизову. «Николай Трофимович, тут такая история произошла… Хочу, чтобы выслушали группу». Все в один голос: «Больше мы с Пугачевой работать не будем». Оказывается, в группе не было ни одного человека, кого бы она не успела бы оскорбить. Директор спросил: «А какое решение ты принимаешь?». — «Мне трудно, конечно, — ответил, — поскольку фильм пробивал долго, но с этой актрисой мы теперь вряд ли найдем общий язык». Он взглядом обвел нас: «Хорошо, все свободны, а вас, Стефанович, прошу еще на минуту остаться».

— А вас, Штирлиц…

— Точно-точно, один к одному (улыбается). Когда дверь за группой закрылась, спокойствие с лица Сизова слетело: «С ума ты сошел? Только один скандал с тобой замяли — теперь новый. Не понимаешь, что пять тысяч человек на «Мосфильме» из-за срыва плановой единицы премиальные не получат? Тут я тебя точно выгоню. Давай решай свои семейные проблемы или думай, как из этой ситуации выходить».

Я встретился с Бородянским: «Саша, что будем делать?». Он: «Может, пригласить другую актрису?». — «А кого?». — «Есть только один вариант — Соня Ротару». Сели в поезд, приехали к ней, тайно встретились: так, мол, и так, с Аллой у нас не получается. Думаю, что мы вообще с ней расстанемся, но я хочу тебе предложить… Она развела руками: «Понимаешь, просто сниматься в фильме вместо Пугачевой и входить в ее роль я не буду»…

— …порядочный человек…

— «Давайте, ребята, договоримся так: измените сценарий, а еще лучше — напишите новый». Ударили по рукам: «Хорошо, только пока никому ни слова».

Фильм «Рецитал» закрыли, мы с Бородянским написали совершенно новый сценарий. В «Рецитале» был рассказ о том, как девушка из деревни пробивается на сцену, а сценарий «Душа» повествовал о том, как популярная эстрадная звезда из-за болезни со сцены уходит. Тему болезни певицы мы позаимствовали из биографии Ротару. Через пару месяцев «Душу» запустили в производство. Пригласили Соню, заключили с ней договор, и пятитысячный коллектив «Мосфильма» вздохнул спокойно — прогрессивки за срыв плана никого не лишат.

— Местью это, выходит, не было?

— Моей — Пугачевой, во всяком случае, точно не было. Закрытие «Рецитала» поставило мою карьеру на грань катастрофы, а «Душу» нужно было снимать в сокращенные сроки, чтобы спасти студию. Журналисты любят какие-то байки придумывать про звериную ненависть одних артистов к другим…

— …в частности, Пугачевой к Ротару и наоборот…

— Нет, это сильно преувеличено. Могу вам такой рассказать эпизод.

Как-то мы с Аллой случайно оказались летом в Ялте. Хотели поехать в круиз по Черному морю, сели на теплоход в Одессе, но нам не понравились условия и сошли в Крыму. Стоим на набережной с чемоданами, лето, жара, гостиницы переполнены: что делать? Позвонили Ротару: «Сонечка, дорогая, выручай! Ты тут депутат…». Она: «Попробую что-то сделать — перезвоните минут через 15». Звоним, а голос у нее огорченный: «Ребята, сезон, номер надолго просто невозможно достать, но на одну ночь я для вас выбила люкс. Увы, это все, что могла».

Мы поблагодарили и пригласили ее с мужем Толиком в ресторан: «Какой, скажи, твой любимый?». Она: «В горах — там новый открыли». На следующий день к двум дня, как и договаривались, туда приезжаем, нам накрывают стол, но в два часа Сони нет, в полтретьего — нет, в три тоже, а она обмолвилась, что на телевидении у нее какая-то съемка рекламная. Ну что ж, думаем, с артистами такое бывает.

Что делать? Налили, чокнулись, стали есть, и вдруг звук такой: тук-тук-тук, — будто трактор. О, да это же вертолет! Он зависает над рестораном, открывается дверь, и оттуда появляется Соня. «Ребята, — жестом показывает, — не могу присоединиться», — и огромный букет цветов бросает к ногам Аллы. Вот какие на самом деле были у них отношения…

— …как интересно…

— …но почему-то не это, а какую-то вымышленную вражду журналисты стараются раскопать…

Вечером мы были у Сони на концерте — как раз перед этим ей дали звание народной артистки Украины. Алла вышла с букетом на сцену, поздравила ее.

— Алла Борисовна была возмущена, что в вашем фильме снялась Ротару?

— Меня, честно говоря, ее эмоции по поводу фильма мало интересовали. Мне нужно было уложиться в короткие сроки и снять новую картину. Кстати, вся съемочная группа в Ротару была просто влюблена…

— Включая режиссера-постановщика?

— Разумеется. Более ответственного и профессионального человека, чем Соня, я не встречал. Например, в первый съемочный день мы назначили съемку на 10 утра. В соответствии с мосфильмовской традицией первые сотрудники на площадке появились около 12. Часа через два подтянулись остальные, а потом и актеры с режиссером, а Соня в этот день встала в восемь, привела себя в порядок, сделала прическу и ровно в 10.00 стояла у дверей закрытого еще на замок павильона. Потом ушла к себе в гримерку и принялась ждать. Она думала, что съемки этого фильма тоже прекращены.

— Забавно…

— Ну, Соне тогда, наверное, было не до смеха. В фильме «Душа» снимался мой любимый актер Ролан Быков, но по ходу дела он — сам замечательный режиссер — начал давать мне дружеские советы, а потом, забывшись, «полез» в режиссуру. «Как бы от этого тактично избавиться?» — думал я. И придумал. «Ролан! — сказал я ему однажды, — у нас проблема?». — «Какая? — заинтересовался он. «Соня как актриса не тянет. Красивая женщина, прекрасная певица, а опыта драматической игры нет. Возьми над ней шефство. Ты же гениальный актер и педагог!». — «А она меня не пошлет?» — осторожно спросил Быков. «Это я беру на себя». Я поговорил с Соней, она сказала, что учиться у Быкова — это для нее честь, и с этих пор от «советов» Быкова я избавился. Каждый день на площадке он посвящал многочасовым разговорам с Соней, и что вы думаете — Соня стала хорошо играть. Это было заметно на каждом просмотре материала, это отмечали все. Недавно я смотрел «Душу» — ее до сих пор крутят по телевидению — она справилась с ролью вполне достойно.

Соню Ротару я обожаю, а знаете, я ведь с ней познакомился гораздо раньше, чем с Аллой.

— Не может быть!

— Еще как может. Лет за пять до встречи с Пугачевой композитор моего первого фильма Леня Гарин пригласил меня на фирму «Мелодия», где Соня записывала его песню. Я был ею очарован. Юная, стройная, удивительно красивая девушка, с прекрасным голосом и бесконечным обаянием. Она уже была заслуженной артисткой Молдавии и исполнительницей популярнейших тогда шлягеров. Леня представил меня как мосфильмовского режиссера, и я сказал ей, что мечтаю такую красавицу снять.

— И все-таки сняли!

— Да. 10 лет спустя… Мы с Соней до сих пор в хороших дружеских отношениях. Недавно виделись. Она по-прежнему прекрасно выглядит. Да, все не случайно в подлунном мире…

Кстати, помните, я упоминал про свои записные книжки? Однажды в перерыве между съемками я сказал Соне, что разные знаменитости оставляют в них на первых страницах свои автографы, — давай, мол, и ты. «А что тебе оставила Пугачева?». Я рассказал про каплю крови. Глаза у Сони весело сверкнули. Не долго думая, она отчекрыжила ножницами ноготь со своего мизинца и протянула мне.

Я тут же приклеил ноготь скотчем к бумажной странице, обвел авторучкой кружком и подписал: «Это коготь Софии Ротару. 25.05.81» — и, чтобы ее подзадорить, пошутил: «Все, дорогая Соня! Теперь в тяжелую минуту жизни я поеду в Молдавию, где тебя так обожают, и продам этот сувенир за большие деньги!». — «Какой негодяй, — с улыбкой вспылила она. — Я, что ли, для этого портила себе маникюр! Я сейчас так сделаю, что у тебя этот трюк никогда не прокатит!». С этими словами она вырвала у меня из рук книжку и написала по-молдавски: «Нул кредець! («Не верьте ему!». — Д. Г.)» — и расписалась размашисто: «София Ротару».

— Лихо!

— Я спрятал книжку в карман и сказал: «Ты права! Теперь это уже никому не достанется!». Между прочим, вам, Дмитрий, показываю этот автограф первому.

— Спасибо, но вернемся к Алле Борисовне. Мне кажется, тот случай на съемках, который вы описали, стал только поводом для разрыва, а причина в так называемой усталости материала. Друг друга вы утомили?

— Возможно, вы правы — эта гонка нас утомила. Мы ведь даже ребенка не хотели из-за этого заводить… Впрочем, это глубоко личное. Скажу только, что наше расставание было болезненным и с той, и с другой стороны.

— Илья Резник рассказывал мне, как со слезами на глазах вы умоляли его вернуть Аллу, думая, что это он ее увел…

— Это бред Резника… В 78-м году неудавшийся актер Илья жил в Петербурге, перебивался там с хлеба на воду. Из Театра Комиссаржевской его выгнали, и он писал какие-то пародии, капустники… Как раз когда, по его словам, случилась описанная им слезливая сцена, я снимал фильм «Пена», в который решил вставить песни и музыку Аллы. Кстати, если внимательно прислушаться, лейтмотивом в нем звучит песня «Еврейский музыкант», а Алла в этот момент смертельно рассорилась с Дербеневым. Нужен был автор…

— …альтернативный…

— …да, который напишет тексты — вот я и вспомнил про Резника. Тем более что он был женат на моей подруге Регине Гриншпун, и она сокрушалась все время, что в семье нет денег, и просила помочь Ильюше.

— Откуда вы ее знали?

— С Региной, красавицей из Одессы, мы познакомились на съемках фильма «Прощай» задолго до того, как она вышла замуж за Резника.

— Так вы с ней поддерживали близкие отношения?

— Дружеские. Илья по моему приглашению приехал в Москву, поселился в той же гостинице «Мосфильма», где мы когда-то встречались с Аллой, и написал текст песни «Поднимись над суетой». А потом пришел к нам в гости и зачитал маленькую поэму, где были такие слова:

Идет гульба в киношном мире,

в честь Стефановича — виват!

Да, брат, тебе тридцать четыре,

но это все ж не пятьдесят!

Скворец, трудяга ежедневный,

идей ты полон до ушей.

О, режиссер мой сладкопевный,

Висконти наш и Эйзенштейн!

Он одевается «по фирме».

Он свеж. Он чист. Он мыслью нов.

И слышал я, что на «Мосфильме»

ему завидует Сизов.

Мон шер — пример для поколений,

он тот, который поведет.

Как он грассирует! Как гений!

Он Михалкову руку жмет…

Читайте в тему:

Открывший миру Примадонну

Ну и так далее. Это сочинение помечено 13 декабря 1978 года, так что рассказ о том, как автор этих восторженных слов в 78-м с цветами после триумфального творческого вечера вышел из Политехнического музея, а я упал к нему в ноги и стал умолять: «Верни Пугачеву!», — чушь собачья. Во-первых, из Политехнического музея выходили с цветами Евтушенко и Вознесенский, а уж никак не рифмоплет Резник, который с ними даже рядом не лежал.

— А что, он плохой поэт?

— Я не могу назвать его поэтом: Илья — человек способный, но сочинение текстов для песен и поэтическое творчество — разные вещи. Есть Пушкин, Пастернак, Бродский, а есть песенники — почувствуйте разницу.

— Вы тем не менее всегда восторженно отзывались о Леониде Дербеневе…

— Дербенев был исключением, подтверждающим правило, ярчайшей личностью. Кроме сотен лучших песен, которые пела, поет и будет петь вся страна, он писал настоящие глубокие и драматические стихи, а кроме того, весь народ, не зная о том, что это сочинил Дербенев, из уст в уста передавал его частушки:

Что все чаще

год от года снится

нашему народу?

Показательный процесс

над ЦК КПСС,

и если эта частушка в 70-е годы тянула лет на 10 строгого режима, то вторая уж точно на высшую меру:

Каждый день на огороде

над дерьмом грачи галдят,

а Ульянова Володю

даже черви не едят.

Это был такой вызов власти, который Резнику даже в страшных снах не снился. Другого уровня литература, да и гражданская позиция другая.

Для меня удивительно, зачем Резник такую ахинею придумывает. Я к Илье всегда хорошо относился и, в общем, уважительно о нем отзывался. Может, он хочет выслужиться перед Пугачевой? Да, впрочем, фиг с ним, но если человек несет про меня чушь, я просто обязан ему напомнить — что, где и когда.

— После развода у вас начался дележ имущества, подробности которого перед 60-летием Аллы Борисовны многие газеты взахлеб описывали. Снова цитирую вас: «Ты должен платить за то, что спал с самой великой женщиной ХХ века», — сказала Пугачева, на что я заметил: «Не помню, чтобы у меня был роман с Индирой Ганди». В свою очередь Алла Борисовна снисходительно призналась, дескать, обязана вам тем, что приобщили ее к хорошей поэзии. «Но, — подчеркнула она, — я дала ему такого отступного, что при встрече он должен мне руку поцеловать и сказать: «Спасибо, дорогая, что ты была со мной»…

— Я ответил, что готов поцеловать руку женщине, которая подарила мне свою любовь, но поскольку упоминались какие-то отступные, которые были плодом ее воспаленного воображения, то мне пришлось напомнить, как было на самом деле. Ворошить эту тему не хочется, поэтому я просто обнародовал мировое соглашение, которое оба мы заключили в суде. Это подписанный нами документ, где все перечислено и черным по белому указано, что 75 процентов имущества отходит Алле и 25 — мне, а еще я выписываюсь из четырехкомнатной квартиры на Тверской, которую получил от Союза кинематографистов, и оставляю жилплощадь ей.

Мне крайне неприятно обсуждать меркантильные вопросы, и я коснулся их лишь для того, чтобы восстановить справедливость. Не хочу, чтобы меня выставляли человеком, который пользовался материальными благами «миллионерши», которая получала по восемь рублей за концерт, а потом как липку ее ободрал.

— То есть Алла Борисовна скуповата?

— Дмитрий, эти категории здесь неуместны — я же рассказывал вам, что в нашем союзе, как я его понимал, нас интересовали совсем другие вещи. Если бы мы поставили себе целью обогащение, не было бы, наверное, ни «пяти принципов», ни «Горбоноса», ни песен на стихи Мандельштама, ни многого другого… Мы ломали стену, а не торговали в лавке в тени этой стены.

— Я просто пытаюсь ее понять…

— Мне кажется, когда мы говорим о такой певице, какой была Алла Борисовна, следует сосредоточить внимание, скорее, на ее творчестве, достижениях или ошибках, а не на том, насколько она прижимиста, во всяком случае, такая постановка вопроса мне неинтересна.

— Действительно ли спустя годы чекисты дали понять, что после развода Алла Борисовна перекрывала вам кислород?

— После выхода на экраны фильма «Душа» меня пять лет не выпускали за границу, даже в Болгарию, и когда я спросил у информированного чекиста: «А что, собственно, послужило причиной?», он шепнул: «Ты что, баб не знаешь? Благодари за это свою бывшую жену!». Я так и не понял, с чего это он пустился тогда на такие откровения, — может, ветер перестройки надул ему голову, а может, она и сотрудников этого ведомства уже достала…

— Думаю, став экс-мужем, вы пристально следили за дальнейшей и творческой, и личной жизнью бывшей супруги.

— Дорогой Дмитрий, без ложной скромности, я прожил такую насыщенную событиями жизнь, жил и работал в таком количестве стран, крутил романы с такими потрясающими мировыми звездами, что если бы все рассказал, вы бы упали. Сейчас мои интересы во Франции, так зачем мне все время следить за певицей, которую за пределами СНГ никто никогда не слышал?

Вспоминаю про нее, только когда, извините, журналисты донимают или когда она в телевизоре очередной скандал закатывает. Впрочем, теперь, кажется, она на ваше ТВ переметнулась — из Тимошенко деньги тянула. Не знала Юлия Владимировна, что все кандидаты, за которых Алла в России агитировала, с треском продували выборы.

— Ну хотя бы помогите разобраться, как объяснить этот ее непонятный брак с Филиппом Киркоровым…

— Да откуда я знаю? Я сам с изумлением наблюдаю всю эту «голубую» тусовку вокруг нее, все эти ее клятвы сделать нашу эстраду «голубой» — петь, помогать и выходить замуж только за гомосексуалистов.

Читайте в тему:

Игорь ЛИТВАК | Император российской эстрады и всея Ганей-Авива

Эту программу она опубликовала в свое время в газете «Московский комсомолец» под пафосным названием «И все геи принесут ей по кусочку хлеба» (под «хлебом», очевидно, подразумевалось «бабло»). Недавно она вознамерилась построить в Питере свой театр, так из этого проекта спонсоры сбежали — поняли, что это будет очередной гей-клуб, а в московской эстрадной тусовке все знают: если хочешь прослыть голубым, тащи свои записи на ее FM «Радио АЛЛА». Поэтому за то, что наша эстрада стала насквозь «голубой дырой», можно поблагодарить персонально Аллу Борисовну.

…Когда мы жили вместе, она к ним относилась с брезгливостью. Сама мне рассказывала, что однажды ее мама стала уговаривать выйти замуж за одного знакомого. Алла в ответ: «Так ведь он педераст!». — «Ну и что? — ответила Зинаида Архиповна, святая женщина, — в нашей советской стране все профессии почетны!».

— «Очевидно, — заметили вы недавно, — бренд «Филипп Киркоров» принадлежит с потрохами Алле Борисовне, хотя при этом она терпеть его не может, и от этого у Пугачевой прогрессирует раздвоение личности. Как женщина она кроет Филю по-черному, а как владелица бренда, с которого имеет доходы, готова разорвать несчастного Пашу Волю за невинную шутку в адрес Киркорова на фестивале в Юрмале. Она вообще привыкла окружать себя шутами, рабами и подхалимами: они ее тоже в душе ненавидят, но терпят — а куда денешься?». Точная цитата?

— Точная. И основана на личных наблюдениях. Хотя некоторые сомневались: «Неужели так все запущено?», а оказалось — чистая правда. Сейчас Алла судится за бренд «Филипп» — оказалось, что не весь мир крутится вокруг Киркорова, а есть еще детские садики, конфеты и фирмы нижнего белья с такими же названиями, владельцы которых не уступают нашей Примадонне столь «дорогое» имя. История эта довольно громкая, но, может, хватит эту тему мусолить?

— Но ведь вы иногда выдаете прессе новые истории про Аллу Борисовну…

— В последний раз это было, когда она задела меня своими заявлениями об «отступных», и я дал ей понять, что не надо зарываться. Я знаю гораздо больше, чем говорю: это был «месседж» не читающей публике, а лично гражданке Пугачевой, ранее не судимой…

— Вы, кстати, когда с ней последний раз виделись?

— Пусть это останется для вас тайной — давайте, наконец, сменим пластинку.

— О чем же поговорим?

— О вечности — как вам тема? Вон, посмотрите на эти картины на стенах моей квартиры — видите, какие яркие: их автор совершенно легендарный человек, знаменитый французский художник Вильям Бруй. Недавно я ездил в Петербург, где открывалась его выставка, вручал ему золотую медаль Творческого Союза художников России за вклад в отечественную и мировую культуру, а вот на этой фотографии мы с ним сняты в Нормандии, где у него свое поместье.

А познакомились мы так. Мне было лет 13-14, и я пришел в кафе «Север» — ленинградское модное место на Невском, где в ту пору собирались молодые поэты, художники, фарцовщики и стиляги. Пили кофе и коктейли, общались, знакомились с девушками, и там угодил в облаву, которую проводил некий Лернер — тот самый, который позднее писал пасквили на Иосифа Бродского (так он выслуживался перед властями).

Лернер организовал народную дружину по борьбе с чуждыми явлениями при институте «Гипрошахт», которым, кстати, руководил мой дядя. Для Лернера впоследствии все закончилось печально — его посадили за мошенничество, а тогда он вовсю ловил «идеологических врагов».

Меня привели в допросную комнату и стали допытываться: «Почему вы здесь, а не на занятиях? А за соседним столиком сидел мальчик, которого также мучили. В конечном счете — это не эпизод фильма «Стиляги», а горькая правда! — мне разрезали брюки вниз от колена, потому что они были слишком узкие, а этому парнишке раскромсали от ворота до низу грубый свитер, сплетенный его руками из пеньковой веревки, после чего нам поддали под зад коленом и выбросили на Невский проспект.

Ну вот представьте: стоим мы на тротуаре, мимо снуют люди и над нами смеются… Он предложил: «Слушай, поедем к моей маме — она зашьет тебе штаны». Мы сели в трамвай и поехали на окраину города на Московский проспект. По дороге познакомились: мальчика звали Виля Бруй, он был юный художник-абстракционист.

Потом стали дружить. Мы с ним катались на лодке по ленинградским каналам, вместе ходили на выставки… У него была маленькая мастерская с видом на Неву и Летний сад, где устраивались молодежные тусовки (интересно, что в это время он учился в одном классе и ухаживал за моей будущей женой Наташей Богуновой, которую я тогда еще не знал. Он, кстати, был свидетелем у меня на первой свадьбе, а я был свидетелем на его свадьбе).

Вилька продавал свои абстракции в «Лавке художника», слыл молодым гением, а потом стал играть в еврейского диссидента. Иду я как-то по Невскому, а он с другой стороны улицы кричит: «Саша, ты слышал, как вчера наши вломили нашим на Голанских высотах?!» — с наигранным еврейским акцентом.

Потом Вильям уехал в Израиль и затосковал там по богемной жизни, к которой привык в Питере. Дело в том, что его туда вызвал дедушка — хасидский раввин. Очень благообразный и набожный, он и внука водил с собой в синагогу, а в субботу с особым рвением заставлял молиться, и тогда этот питерский богемный раздолбай (я имею в виду своего дружка Вильку) решил вырваться из лап религиозного дурмана, да так, чтобы отрезать все пути назад. Он пригласил любимого дедушку-раввина на обед, накормил его котлетами собственного приготовления, а потом спросил: «Было вкусно?». — «Вкусно», — ответил довольный дед, утирая губы. «Это свиные котлетки», — съехидничал Виля, на что дед, грустно улыбнувшись, сказал: «Мне мой Бог этот грех простит, потому что я не знал, что ем, а тебя, мерзавца, видеть больше не хочу», — и выгнал его из дома.

Вилька вместе с женой Сильвой и маленьким сыном Яшкой направил стопы во Францию — тайную мечту всех художников мира, но кому нужен очередной нищий живописец в Париже? Там их миллион, если не больше. Всей семьей Бруй поселились под мостом. Жена Сильва стоически терпела превратности быта, а Вильям, натянув широкополую шляпу, тут же на набережной создавал очередные шедевры. Потом шедевров накопилось довольно много, но никто их не смотрел, а тем более не покупал, поэтому Вильям попросил хозяина одного из кафе на Сене повесить его полотна возле стойки бара: пусть украшают интерьер, а если кому-то понравятся и он захочет купить, дайте ему мой адрес.

Ну и надо же было такому случиться, чтобы вдова миллиардера Ротшильда, богатейшая женщина и меценатка, пришла на ФИАК — знаменитую ярмарку современного искусства в Париже и уткнулась носом в замок: та оказалась закрыта на выходной. Ее челядь, которая должна была все организовать, страшно засуетилась, и кто-то предложил: «Зайдемте в это кафе — там висят картины художника, который тоже экспонируется на ФИАКе, и вы хотя бы частично сможете насладиться современным искусством». Ротшильдиха снизошла до этого кафе, брезгливо отодвинула предложенный кофе, но тут ее взгляд упал на картины. Пригляделась: «Это мне нравится, а где же автор?». Хозяин засуетился: «Могу ему все передать». — «Скажите, чтобы он завтра же пришел ко мне в отель «Ритц».

Как бы поступил на месте Бруя любой нормальный человек перед визитом к покупательнице с такими немереными бабками? Быстро побежал бы в душ, вымылся, причесался, надел чистую рубашку… Вилька же выступил в своем репертуаре. Явился в отель «Ритц», как последний клошар, — босиком, в грязных джинсах…

— …как был под мостом…

— …с беременной женой Сильвой и малолетним Яшкой. Голодный ребенок неустанно бегал по ее огромному люксу, таскал со столов конфеты и тут же запихивал в рот… Ротшильдиха слегка поморщилась и произнесла: «Вильям, мне понравились ваши картины и я могла бы их купить, но это зависит от того, сколько они стоят». Тот плечами пожал: «Мне все равно». Она удивилась: «Как? Вы разве не понимаете, что я могу дать один франк, а могу и миллион — разница в несколько нулей». Вильям посмотрел в потолок и произнес главную в своей жизни фразу: «Мадам, это вы меня не понимаете — я работаю для вечности».

— Какой красавец!

— Она купила у него все работы за большие деньги, а потом позвонила Морганихе, Вандербильдихе и другим своим подружкам-миллиардершам и сказала: «Вас эти жулики, которым вы платите миллионы, за нос водят и разводят на бабки, а я нашла художника, творящего для вечности». Они, короче, скупили у Вильяма все работы, он стал состоятельным человеком. Сегодня его картины находятся в коллекциях нью-йоркского музея Гуггенхайма, парижского Центра Жоржа Помпиду, Русского музея в Санкт-Петербурге и других ведущих музеев мира.

— Дедушка-то хоть простил его, порадовался за внука?

— В конечном счете простил — дедушка был мудрый и очень уважаемый раввин. В знак признания заслуг его похоронили на Масличной горе в центре Иерусалима — это большая честь, а теперь к его внуку приезжают хасиды и говорят: «Вильям, по нашим правилам к тебе перешла его святость, и мы просим тебя стать нашим раввином. Если согласишься, мы тебя тоже на Масличной горе похороним», но Бруй непреклонен. Живет в Нормандии, где купил себе дом XVII века, рисует там свои картины и прекрасно себя чувствует…

— Изредка ходит под тот мост…

— Зачем? Через его поместье протекает речка, и мост прямо под его окнами. Вот такая история — это я к тому, как важно произнести главную фразу своей жизни.

— Я не могу не восхититься прекрасными полотнами, которые у вас дома висят…

— У меня действительно, как вы заметили, вся квартира увешана картинами знаменитых художников Никаса Сафронова, Зураба Церетели, Вильяма Бруя, Бориса Биргера, Пера Литвинского, Татьяны Назаренко.

— …Бурлюка…

— Живопись — это моя любовь, поэтому в силу обстоятельств я являюсь вице-президентом Московского отделения творческого Союза художников России и очень горжусь, что недавно мне присвоено звание почетного академика Российской академии художеств…

Этот мой портрет написал прекрасный художник Алексей Парфенов — он изобразил меня на фоне Венеции. Это, наверное, потому, что когда я позировал, все время рассказывал ему про свои путешествия по миру.

А вот мой друг Никас Сафронов изобразил меня в одеждах эпохи Возрождения и с пером в руке — это, очевидно, намек на мои литературные способности.

А вот мой портрет работы Бориса Биргера. Он был художником фильма «Прощай», где я снимался на Одесской студии в главной роли, а рядом фото, где я в гриме и костюме морского офицера. Я снимался с выдающимися артистами Иваном Переверзевым, Олегом Стриженовым, Виктором Авдюшко, с Ангелиной Вовк, которая потом стала диктором Центрального телевидения, и про каждого могу рассказать захватывающую историю. Борис Георгиевич Биргер, к примеру, был летописцем диссидентского движения и очень мужественным человеком. Он писал портреты людей, которых можно назвать совестью нации: академика Сахарова, Надежды Яковлевны Мандельштам, Фазиля Искандера, он подписывал письма в защиту политических заключенных, и за это его исключили из партии, в которую он вступил на фронте, исключили из Союза художников. Он никогда не врал, даже по мелочам.

Однажды друзья решили помочь Биргеру немного подзаработать и организовали ему заказ — портрет жены большого партийного начальника. Дама была огромных габаритов, Биргер неделю с этой натурой мучился, а когда работа уже была почти закончена, забывшись, пробурчал себе под нос: «Да, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота…». Он не хотел ее обидеть, просто вырвалось то, о чем он все время думал… Дама забирать свой заказ отказалась…

Когда Биргер писал мой портрет, он был в полной изоляции. Даже когда открылась выставка его учеников, он просил никого об этом не упоминать, чтобы не испортить карьеру молодым художникам. Когда академик Сахаров вернулся из ссылки, Биргер встретил его на вокзале и на своем стареньком «москвиче» отвез с вокзала домой, и если в очередной раз будут показывать по телевидению кадры Сахарова на вокзале, обратите внимание на человека в очках рядом с ним — это Биргер.

Закончив мой портрет, Борис Георгиевич сказал: «Саша, мои портреты, случается, странно действуют на людей — вы не боитесь?». Я ответил, что прежде всего для меня это большая честь, а опасения уже потом.

— А вы ощущали какую-то мистику, исходящую от портрета?

— Вы не поверите… Довольно долго я выглядел моложе своих лет, а портрет мой старел…

— …как портрет Дориана Грея?

— Что-то вроде… Ни в какую мистику я не верю, и если бы это было не со мной, я бы и сам не поверил.

— Это единственный случай великой силы искусства, с которой вы столкнулись?

— Нет. Однажды на спектакле в Большом театре ко мне подошла красивая женщина и спросила: «Вы Стефанович?». — «Да». — «Вы спасли мне жизнь!». Я опешил: «Я бы с удовольствием, но, по-моему, мы не знакомы». — «Действительно, но недавно у меня был нервный срыв, и врачи не могли мне помочь. Тогда мои друзья принесли мне ваш роман. Я прочитала его взахлеб, от корки до корки. На первых же страницах начала улыбаться, потом хохотать, а когда закрыла последнюю, получила такой заряд оптимизма, что сказала: «Все, уберите эти лекарства, я хочу жить!». Я склонился и поцеловал ей руку — такой рецензии на мои книги еще не слышал. Она между тем продолжила: «Я народный художник, академик Татьяна Назаренко. Хотите, я напишу ваш портрет»? Вот ее работа.

— Так, а что там за девушка на заднем фоне?

— Это обобщенный образ моих возлюбленных — книжка-то моя о любви.

— И не только…

— Вы правы, это книга о радостях жизни…

— …написанная в очень увлекательной форме…

— Известный литературный критик Мариетта Чудакова написала, что Стефанович «заполнил своими книгами пустующую в русской литературе нишу любовно-авантюрного романа». Не скрою: услышать такое из уст профессора Литинститута и самого уважаемого «булгаковеда» — большая честь.

— Сейчас что-нибудь пишете?

— Только что закончил книгу о тайнах телевидения «Человек из Останкино», в основе которой невероятная судьба бывшего зампреда Гостелерадио СССР, а впоследствии заместителя генерального директора ЮНЕСКО Генриха Юшкявичюса. Сейчас он живет в Париже. В 25 лет он был заместителем министра связи Литвы, в 30 совершенно один колесил по всему свету с чековой книжкой и дипломатическим паспортом в кармане, заключал миллионные сделки, параллельно руководил «Интервидением» в Праге. Он построил один из комплексов Останкино, организовывал телетрансляцию многих Олимпийских игр, перевел СССР с черно-белого на цветное телевидение. Он отвечал за показ в эфире Брежнева, Горбачева и других руководителей, общался с Фиделем Кастро и Ким Ир Сеном, спасал писателей, приговоренных к смерти судом шариата, дружил с Тедом Тернером и Джейн Фондой, запускал в космос французских космонавтов…

— Послушайте, Лоуренс Аравийский просто отдыхает!

— Да, там такие истории…

— Ну не томите, расскажите хотя бы одну!

— Ладно, только одну, самую невинную. Дело было во время визита Брежнева в США: находясь в резиденции американского президента в Кэмп-Дэвиде, Леонид Ильич решил обратиться к советскому народу по телевидению. Стали искать подходящий интерьер, это дошло до Никсона, и тот неожиданно предложил провести репортаж прямо из его кабинета. Усевшись за столом американского президента, пока устанавливали свет и камеры, наш генсек принялся нажимать разные кнопки на столе, пытаясь переключить телепрограмму. Юшкявичюс заметил это и сказал: «Вы поосторожнее, Леонид Ильич, а то Африки, наверно, уже нет!». Брежнев мгновенно убрал руки со стола и шепнул: «Только Никсону ни слова!».

Собирая материал для книги, я встречался со многими людьми, пересекавшимися по жизни с Юшкявичюсом. Так, у Примакова спросил: «Евгений Максимович, как бывший руководитель Службы внешней разведки, откройте: Юшкявичюс — генерал разведки?». — «Записывайте, — сказал Примаков, — Юшкявичюс генералом никогда не был. Точка».

Книга сейчас в типографии, выйдет в апреле — там прочитаете остальное.

— А что за фильмы вы снимаете на Западе?

— В основном это связано с «русской тематикой», с нашей недавней историей и культурой. Самую известную документальную ленту «Кремлевский заговор» я смонтировал, когда мне удалось вывезти на Запад секретную видеозапись, сделанную следователями нашей Генеральной прокуратуры об обстоятельствах путча 1991 года.

Как я этот материал вывез — целый детектив, но я люблю рисковать. Ельцинская пропаганда скрывала его, а именно там было много чего интересного. Так, например, я выяснил, что план введения чрезвычайного положения (блокировка Останкино, Кремля и Манежной площади и ввод танков в Москву) был разработан и осуществлен Павлом Грачевым, впоследствии министром обороны при Ельцине, узнал, что «герой защиты» Белого дома генерал Лебедь на самом деле предатель, выдавший план обороны этого объекта путчистам. Я узнал, что в самый разгар событий Ельцин сбежал в американское посольство (правда, на короткое время) — ну и много чего еще, и все это не домыслы, а документальные свидетельства.

Первый вариант фильма был показан по французскому телевидению, а когда я продемонстрировал его одному из руководителей нашего ТВ, тот произнес: «Ты хочешь, чтобы мы разрушили легенду, которую столько лет создавали?». Только после ухода Ельцина мне удалось сделать русскую версию этой картины под названием «Жаркий август 1991 года». Фильм имел большой резонанс и хорошую прессу, удостоен призов на фестивалях. Особенно он заинтересовал историков.

— Стены вашей квартиры украшены фотографиями многих знаменитых людей. Иосиф Бродский, Мстислав Ростропович, Илья Глазунов, Пьер Ришар, Давид Тухманов, Карен Шахназаров, Андрей Макаревич, Александр Розенбаум, Аркадий Вайнер, Михаил Боярский…

— Все это люди, с которыми меня свела жизнь. С Мишей Боярским, например, мы жили в одном доме, все детство бок о бок провели на улице Гончарной, дом 17: я на втором этаже в 23-й квартире, а Миша на первом — в 19-й.

Я был постарше и иногда, случалось, его лупил. Его родители запрещали ему со мной общаться, потому что я был дворовым хулиганом, а Миша — интеллигентным мальчиком, ходившим в музыкальную школу с папочкой, на которой были нарисованы ноты. Ну и как мы, простые дворовые ребята, могли ему это простить? Так что первые уроки фехтования будущий мушкетер получил в нашем дворе, отбиваясь от меня своей музыкальной папочкой.

С Мишей связаны несколько замечательных историй. Режиссура, как известно, не профессия, а образ жизни, и впервые слово «режиссер» я услышал при следующих обстоятельствах. Однажды, стоя у окна, увидел, как дядя Сережа Боярский, Мишин отец и замечательный актер, ходит по двору с дядей Колей Боярским — это исполнитель роли Козлевича в знаменитом «Золотом теленке»…

— …и брат дяди Сережи?

— Ну да. Они, короче, чего-то как бы ругаются, дерутся, затем расходятся в разные углы двора, и снова все повторяется. Я отца (а он у меня известный питерский журналист) подозвал: «Пап, смотри, дядя Коля с дядей Сережей сцепились». Он глянул в окно и сказал: «Они, сынок, репетируют, и сейчас дядя Коля у дяди Сережи как бы режиссер». Я впервые это слово услышал, очень им заинтересовался, и очевидно, что-то отложилось, если, как видите, стал режиссером. Не скажу, что связь тут прямая, — наверное, сыграло свою роль и то, что в 13-14 лет я подружился с известным нынче мэтром Сережей Соловьевым. Мы уже тогда, мальчишками, решили стать режиссерами: ходили в Эрмитаж, в библиотеки, в музеи, смотрели все лучшие фильмы, знали наизусть мировую поэзию.

Как-то сели на велосипеды и укатили от наших родителей куда-то за 80 километров от Питера. Когда ехали по берегу Финского залива, мечтали о том, как украдем яхту и уплывем во Францию, а попал я в эту страну лишь спустя 40 лет…

Вернемся, однако, к Боярскому. Уже работая на «Мосфильме», я ему позвонил. «Миша, дорогой, — сказал, — прости за то, что в детстве я тебя обижал, а чтобы загладить свою вину, я предлагаю тебе сыграть у меня в фильме «Душа» главную роль». Миша забыл все обиды и стал партнером Сони Ротару, а за год до этого был такой случай.

…Однажды мы с Аллой выходим из ресторана Союза композиторов, подходим к нашим «жигулям» и обнаруживаем, что у них спущено заднее колесо. Я достаю из багажника домкрат, начинаю поднимать машину, и вдруг из того же ресторана (но, очевидно, из другого зала) появляется Мишка Боярский: «О, ребята, привет!». — «Здорово». — «Как дела? Вы че тут застряли? Алка, не плачь, сейчас колесо поставим. Сашка, ты что, «жигуль» не можешь поднять? Дай-ка я тебе подсоблю». Залезает под автомобиль и начинает руками его выжимать. Естественно, домкрат падает, и машина ложится задним мостом на Мишу. Мы застыли как вкопанные, потому что на наших глазах только что погиб Миша Боярский.

— Представляю, как выглядела эта сцена со стороны: стоит бледная Пугачева, а под колесами ее автомобиля лежит бездыханный народный кумир Боярский…

— Я подскочил, как-то поднял машину на домкрате, вытащил его, и что вы думаете? Мушкетер — и в огне не горит, и в воде не тонет! Отряхнулся: «Ребята, вижу, у вас все нормально, я пошел»…

Сашу Розенбаума я тоже привел в кино, снял его в фильме «Два часа с бардами». Это история авторской песни: Окуджава, Высоцкий, Галич, Визбор и далее по списку, а ведущим я пригласил Сашу, потому что его тогда гнобили, петь на больших площадках не давали. Это был 87-й год, неопределенность… Его запрещенные кассеты с одесскими песнями слушали, умирая от счастья, потому что человек потрясающе талантливый, но нужно было его, так же как и Андрюшу Макаревича, вытащить на большой экран. Розенбаум вел эту картину вместе с выдающимся нашим историком Натаном Эйдельманом. Натан рассказывал об истории страны, а Саша — об истории авторской песни: оказалось, это очень тесно переплетено.

По ходу дела мы, конечно, углубились в воспоминания, стали обсуждать наше детство. Он говорит: «Я же с Лиговки» (а она, как и моя Гончарная улица, упирается в Московский вокзал). Розенбаум между тем продолжает: «Слушай, мы же постоянно ходили на твою Гончарную драться, а с Гончарной шпана лезла на нас: там был такой отпетый хулиган Сашка Чингиз». Я встрепенулся: «Так это же я». Он хлопнул себя по колену: «Блин! Сашок, мы же с тобой в детстве на кулаках встречались»…

— Я вот смотрю, у вас и с Макаревичем фотография интересная, и картина, подаренная им, с трогательным автографом…

— Я познакомился с ним году в 79-м. Как-то приходит Алла домой грустная, расстроенная. «Я, — жалуется, — поругалась со своим ансамблем, всех повыгоняла, а впереди гастроли, не с кем петь». — «Ты что, не могла себя сдержать?». — «Нет, они там уже совсем обнаглели». В общем, выслушал я эту печальную историю посочувствовал любимой, а на следующий день на «Мосфильм» еду. Включаю в машине радио, а там Radio Moscow World Service по-английски что-то лепечет (перед московской Олимпиадой запустили такую странную станцию). Я английского тогда не понимал: «бу-бу-бу» — и вдруг раздается песня: «Вот новый поворот, и мотор ревет…». У меня чуть руль не выпал из рук: я же понимаю, что это вообще не отсюда, хотя и на русском. Еду дальше. Ведущий опять бу-бу-бу, и снова — «Каждый, право, имеет право на то, что слева, и то, что справа». Как по советским временам такой текст мог вообще попасть в эфир? Что это за потрясающая группа?

Вернувшись с «Мосфильма», говорю: «Пугачевочка, или у меня были галлюцинации, или Советскую власть отменили, потому что произошло невероятное. Я слушал гениальных ребят» — и рассказал ей про эти песни. Она навела справки: «Этот ансамбль называется «Машина времени», ему не дают выступать самостоятельно. У нас в Росконцерте есть один чтец, который исполняет спектакль «Маленький принц», так они у него за спиной стоят, аккомпанируют без слов, но, очевидно, что-то еще сочиняют. Вот тебе номер телефона — если хочешь, займись, поскольку ты, вижу, этим увлекся».

Я позвонил: «Здравствуйте, Андрей, где вас можно послушать, а лучше бы посмотреть?». Он говорит: «Как раз сегодня мы выступаем в кафе «Олимп» в Лужниках». Мы с Аллой туда приехали, и я впервые увидел «Машину времени». В конце концерта мы должны были встретиться, но тут к нам подошел человек, который представился директором «Лужников»: «Очень приятно, Алла Борисовна, что вы нас посетили. Такая жара (а в помещении действительно было немыслимо душно)… Здесь есть рядом спортивный бассейн — хотите там освежиться, поплавать?». — «Ну давайте». Когда мы к этому бассейну пришли, до нас вдруг дошло: где же купальные костюмы взять? Ну у меня-то трусы есть, а у Аллы легкое платье — без верхней части белья. Смотрю, какая-то тетка там пирожки продает. «Слушай, — говорю, — вот тебе деньги, дай напрокат халат». Алла надела его, мы нырнули…

Плаваем, и в этот момент вижу, по бровке бассейна идут Макаревич, Кутиков — вся честная компания. Мы вылезаем. «Привет, — говорю. — Вот это, ребята, Алла, а это Андрей и его музыканты: прошу любить и жаловать». Смотрю, а они глаза от нее стыдливо отводят. Я глянул на Аллу, а этот халат прилип к ее телу, и она стоит перед «Машиной времени» абсолютно обнаженная.

Такой была первая встреча, но я увидел в их творческом союзе перспективу, потому что сразу как-то завелись. Поехали к художнику Дробицкому, моему другу, принялись придумывать декорации, костюмы — в общем, фонтанировать стали. «А я вам поставлю этот концертный спектакль, — пообещал, — вперед, ребята!».

Проходит какое-то время. «Ну так что, — спрашиваю Аллу, — будешь с ними сотрудничать? Смотри, какие ребята». Она: «Нет, не хочу». Я поразился: «Почему?», а она объяснила: «Понимаешь, я должна окружать себя людьми, которых могу послать, а эти сами меня пошлют. Лучше возьму тех, которые будут передо мной на цирлах бегать», и отказалась с «Машиной» работать. Уже потом, когда мы готовились к съемкам с Ротару, я Соне сказал: «Слушай, есть ансамбль такой «Машина времени». Она плечами пожала: «Я их не знаю». — «Узнаешь — все поймешь, — говорю. — Давай такой поворот сюжета сделаем: твоя героиня уходит со сцены, а они, новое поколение, приходят.

Мы такой сценарный ход с Бородянским потом вписали, а затем я уговорил Соню взять песни, написанные Макаревичем. Она прекрасно спела «Костер»! Для картины я постарался придумать Соне новый образ. До нашего фильма она делала акцент на фольклор — это проявлялось и в костюме, и в репертуаре, а после «Души» довольно сильно изменилась — стала более европейской, более современной. Фильм повлиял на ее творчество — это было очень заметно. В финале Соня спела прекрасную песню Макаревича:

Скажи, мой друг, зачем мы так беспечны,

В потоке дней и в суматохе дел.

Не верим мы, что век не будет вечным

И всем путям приходит свой предел.

Не верю в чудеса.

И это было б странно,

Всю жизнь летать, однажды воспарив,

И все-таки всегда прощаемся нежданно,

О самом главном не поговорив…

Эти стихи у Андрея родились так. Мы должны были снять картину очень быстро, я работал с огромным напряжением, по 20 часов в день, и однажды сердце не выдержало. Криз, давление 250 на 140… Андрей пришел ко мне в больницу и сказал: «Борисыч, не умирай! Я вот тут стихи написал: «Скажи, мой друг…» — я их тебе посвятил. Пришлось вернуться с того света, а стихи стали песней.

Так Андрей появился в фильме «Душа», а потом я снял с ним ленту «Начни сначала» — там тоже история была интересная. В «Душе» с участием Сони ребята из «Машины времени» стояли как бы на втором плане — солиста ансамбля играл Миша Боярский. Фильм собрал 58 миллионов зрителей — он был рекордсменом проката, если не ошибаюсь, 82-го года, а с другой стороны, из ЦК КПСС было спущено указание «Душу» долбать, и вышло огромное количество статей, что там все, дескать, пошлость и кошмар.

У меня до сих пор внушительная стопка статей сохранилась: несколько положительных, но отрицательных гораздо больше. Считаю, что обвинения были не совсем справедливы. Картину можно было ругать за драматургические недоработки — я их хорошо вижу, ведь сценарий на ходу писался, но, с другой стороны, она была лихо снята гениальным оператором Володей Климовым, там хорошо поработали художники, по-новому проявила себя Соня, и впервые появилась «Машина времени» с их музыкой, что было прорывом. Зрители на сеансы ломились… Здесь рядом находится кинотеатр «Пушкинский» (раньше он назывался «Россия»), и меня пригласили туда на премьеру. Толпа была такой, что подойти к кинотеатру было нельзя. Я обратился к милиционерам, показал мосфильмовское удостоверение. «Ребята, — сказал, — я режиссер этого фильма, проведите меня, пожалуйста». Они встали клином, растолкали толпу, мы прорвались ко входу в кинотеатр и увидели выбитые стекла, полный разгром и рвущихся внутрь людей. Милиция привела меня к директору кинотеатра, а когда я сказал, что я и есть режиссер, эта женщина всплеснула руками: «Что же вы с нами сделали? Посмотрите!».

Эта сцена — счастье для любого режиссера! Тогда меня чуть не убили, но действительно успех у картины был бешеный… Через какое-то время я встречаю грустного Андрюшу Макаревича. «Что случилось?» — спросил. «Слушай, «Комсомольская правда», блин, написала про нас подвал…

— … «Рагу из синей птицы»?

— Да, «…и там нас гнобят: пошляки, мол, и циники». Я подумал, чем его утешить, и сказал: «Макар, до тебя «Комсомольская правда» подвал посвятила мне лично — пасквиль назывался «Фальшивая душа», а еще раньше опубликовала «Сапоги всмятку» про Окуджаву. Были также статьи «Кому и за сколько поет Высоцкий» и «Червонец в руку и шукай вечорами» про Соню Ротару. Понимаешь, в какую компанию ты теперь попал? Гордись, и вообще, это неплохой сюжет… А что, если снять про это фильм?».

Начали мы, короче, с Бородянским, моим постоянным соавтором, что-то придумывать, отталкиваясь от этой статьи. Там, если вспомнить сюжет ленты «Начни сначала», речь идет о молодом непризнанном барде, которого поносит пресса. На этот раз играть главную роль я поручил Андрею Макаревичу. Понимал, конечно, что авантюра эта может в любой момент накрыться, поэтому запретил давать в газеты любую информацию.

Так мы и снимали наш фильм, стараясь не привлекать к нему никакого внимания, — как вы догадываетесь, просто наступал ногой на горло собственной песне. Сам просил не писать про нас ни слова, и до последнего дня съемок ни строчки не появилось ни в одной в газете. Только когда картина была полностью снята, я разрешил корреспондентке газеты «Советская культура» дать короткую информацию и опубликовать фотографию Макаревича с Игорем Скляром: «Вчера закончились съемки фильма».

Газета, короче, в пятницу вышла, а в понедельник в восемь утра у меня раздается звонок: «Быстро на большой худсовет на «Мосфильм». Большой худсовет «Мосфильма», вы меня извините, это Сергей Бондарчук, Евгений Матвеев, Георгий Данелия — наши самые именитые режиссеры…

— …корифеи…

— Приезжаю и вижу: сидит новый директор студии, обхватив голову руками. «Товарищи, — начинает, — меня вызывали в ЦК КПСС, и там мне разъяснили, что наша студия «Мосфильм» совершила огромную идеологическую ошибку: оказывается, некий Макаревич — человек, недостойный нашего советского экрана, — был случайно утвержден (я еще не был тогда директором) на главную роль в фильме этого (кивок в мою сторону) режиссера. В Центральном Комитете нашей партии мне сказали, что это безобразие, и потребовали, чтобы Макаревича в фильме не было. Нужно это дело исправлять — какие будут предложения? Стефанович, вы будете переснимать картину?».

Я руками развел: «Нет денег — съемочный период закончился, но, может, как то их убедить. Мне кажется, Макаревич сыграл талантливо». — «Исключено, в ЦК лучше нас все понимают. Товарищи, какие еще предложения будут? Или придется картину на полку класть». Кажется, Бондарчук возмутился: «Как это на полку? Пять тысяч человек не получат прогрессивку — кто за это будет отвечать?». Все молчат.

В общем, безвыходное положение, и вдруг этот директор говорит: «Товарищи, когда я принимал «Мосфильм», мне показывали очень хороший цех комбинированных съемок». — «Ну да! И что?». — «Там люди такие фантастические вещи делают, так я вот что подумал. Давайте переснимать весь фильм не будем, оставим как есть, только голову артиста Макаревича заменим на голову другого артиста».

— Креативный был директор…

— Еще какой! Он до этого детские книжки про Ленина писал, а потом его на «Мосфильм» «бросили». Тут все наши мэтры от смеха просто со стульев попадали, такая истерика началась. Он понял, что глупость сморозил, и заседание скомкал: «Ну все, идите, обсуждение закончили», а через какое-то время все спустили на тормозах, и картина в результате вышла. Тоже собрала немало — около 40 миллионов зрителей. Я, кстати, когда во Франции сказал, что один мой фильм собрал 40 миллионов, а другой — 58 миллионов, мне не поверили: «Извините, это население всей нашей страны — такого не бывает».

— Да, Александр Борисович, столько историй… Не пора ли мемуары писать?

— Идея хорошая, но пока я пишу книжки, а в них иcтории из моей жизни, только беллетризированные. У меня всю жизнь в кармане записные книжки (я про них вам упоминал), куда записываю какие-то интересные новеллы, которые происходили со мной и с моими друзьями, собственные «лав стори» (благо моя жизнь бесконечно подкидывает потрясающие сюжеты). Я встречался с огромным количеством замечательных людей и часто оказывался в нужное время и в нужном месте.

Книжки пользуются успехом. Однажды я шел по набережной Сены. Вдруг останавливается автобус с туристами: «Мы вас узнали, можно с вами сфотографироваться? Мы путешествуем по Парижу по местам, описанным в вашем романе». Девушка, которая со мной шла, говорит: «А что ж ты молчал, что такой популярный?». Чтобы ее уж совсем добить, привел ее в ресторан возле Нотр-Дама, витрину которого уже 10 лет украшает обложка моей книги и моя фотография.

— Вы ведь и сейчас живете на две страны?

— Да, у меня есть и французские документы.

— Полгода в России, полгода там?

— По-разному. Живу то в Париже, то на юге Франции, то в Москве — в зависимости от того, где есть работа и сколько у меня свободного времени.

Франция — это мой рациональный выбор… В 80-е я довольно прилично заработал на фильмах, которые снял на Западе — в Финляндии, в Швеции, — и мог выбрать любую точку: ткнуть на карте и там жить, но, объехав много стран, выбрал Францию, потому что в этой стране живут люди, главное для которых — любовь, еда, вино и, я бы добавил к этому перечню, путешествия. Это мое! Пожил какое-то время в Париже, но я Стрелец и не могу сидеть на одном месте: мне нужно обязательно сесть в машину и куда-нибудь ехать. Изъездил всю Францию, попал на Лазурный берег. Увидев его, понял, что это самое красивое место во Франции, а самое красивое место на Лазурном берегу — Вильфранш-сюр-Мер. Это маленький городок (его название можно перевести как «Вольный город у моря»), находится в четырех километрах от Ниццы и в 14-ти от Монако, его прикрывает от ветров Средиземного моря мыс Ферра.

Там я остановился и потом узнал, что 200 лет этот порт принадлежал России — это была собственность российского государства, купленная у Генуэзского княжества Екатериной II. Главная бухта, к примеру, называется «Бухта Граф Орлов», там стоят памятники Ушакову и тому же Орлову, а часть набережной носит имя императрицы Александры Федоровны. Эти места хранят память о России. В его потрясающей глубоководной бухте когда-то стоял крейсер «Аврора» и другие корабли Российского флота, а потом там испытывал свои подводные аппараты Жак Ив Кусто. Там жил и знаменитый писатель и художник Жан Кокто — он расписал местную часовню в порту. Сейчас в Вильфранше живет Тина Тернер, там виллы Джека Николсона и Шона Коннери…

Я снял об этом городке двухсерийный фильм для Российского телевидения и посвятил главу в своем романе.

В Вильфранше снималось огромное количество всевозможных фильмов, и я в этот город просто влюбился. Уже 20 лет каждое лето провожу там. В настоящее время занимаюсь интересным проектом (постучим по дереву, чтобы не сглазить). 2010-й объявлен во Франции годом России, и я мечтаю открыть там русский культурный центр, чтобы туда приезжали наши художники и артисты. Только что я имел встречу в мэрии города, обсуждал варианты… Проект достаточно сложный, завязанный на межгосударственных соглашениях, но думаю, что мы доведем дело до конца.

— Еще вы упоминали о своих автомобильных путешествиях…

— Для меня намотать за раз на спидометре 15 тысяч километров — одно удовольствие. Объездил уже всю Скандинавию, все Атлантическое побережье, Испанию, Францию, Португалию, Норвегию очень люблю. Маленькие рыбацкие деревеньки в Италии, замки в Баварии и Австрии — каждый раз что-нибудь новенькое для себя открываю. Сейчас вот закончу с вами беседу и буду собирать чемодан: нужно съездить во Францию.

— Неужели «жигулям» изменили?

— Пришлось это сделать после того, как в Испании у меня отвалилась выхлопная труба, и пока до Парижа ехал, под этот кошмарный звук на автостраде все от меня шарахались. Исправить дефект по пути было нельзя — там какой-то диаметр не совпадал, и только в российском посольстве в Париже мне эту трубу прикрепили. С тех пор у меня BMW, а вообще, путешествовать я люблю — четыре раза, например, рассекал на автомобиле по Африке.

Я почему так люблю автомобиль? Когда на самолете летишь, видишь внизу какие-то леса, поля, реки, но не чувствуешь атмосферы страны, а на машине ты можешь заехать в маленький городок, зайти в какой-то ресторанчик, попробовать там страну на вкус, остановиться на ночь в деревне. За 20 с лишним лет я исколесил всю Европу. Конечно, один я не путешествую — на соседнем сиденье неизменно какая-нибудь красавица, которой хочется показать мир, и чем больше у нее раскрываются глаза, тем дальше мне хочется ехать.

— Остается вам пожелать, чтобы место рядом с водителем никогда не пустовало!

… Увы, коронавирусная инфекция не оставила шансов столь блистательной фигуре, как Александр Стефанович. Его имя пополнило мартиролог людей, которых погубила "корона"…

Нахим ШИФРИН | Как поссорились Иосиф Давыдович и Иван Николаевич