Встречи в пути
Евгений ОБУХОВ
В ту среду вечером мало кто поехал из Вернадовки в столицу. Когда поезд тронулся, Туртышкин отсрочил несколько минут и, не дождавшись никаких соседей по купе, выглянул в коридор, громко попросив чаю с лимоном.
Проводница была вполне симпатичная, с глазками и коленками. Расправила мягкой ладонью салфетку на столике, поставила напиток, заботливо повернув ручку подстаканника поближе к его руке.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
— Как время-то летит! – сказал он, завязывая необязательный разговор. – Я ведь ещё помню, как в поездах мельхиоровые подстаканники давали. Вон какой я древний! И куда они потом делись – растащили или переломались?
— Списали, наверное… – выходя, она оглянулась. – Однакось, зря вы на себя наговариваете. Совсем вы не старый, а вполне добротный мужчина.
Ему это понравилось.
— Ну, что верно, то верно: душой-то я вообще ещё о-го-го! Будто семнадцать лет. Но вот по жизни, как говорится, всегда надо помнить – мементо мори!
— На море, значит, едете?
— Как? О, нет — в Москву в командировку.
— А-а, ну да…
Она задумчиво прикрыла за собой дверь, напомнив:
— Вот тут щеколдочка, если что.
Туртышкин расслабился, стал кисельно раскачиваться вместе со всем вагоном. Отхлёбывал остывающий чай и следил за огоньками. Иногда они на мгновение освещали какой-то полустанок, уходящую в темноту неизвестную улицу. А порой просто одиноко проплывали во мраке за окном, ни на что не намекая и ничего не высвечивая.
— Интересно, когда у проводниц смена? – пробормотал он. – Эх бы, да вдруг пришла бы эта, с коленками…
Сказала бы запросто:
«Я вот освободилась. Вы только не подумайте плохого, но можно же хоть раз в жизни просто так, без всяких условностей!».
Я бы и подумать не подумал, и возражать бы не стал. Тем более, что мужики говорят – очень классно и неожиданно, как подарок, если в дороге-то, прямо в купе… Ну ладно, пусть не эта проводница. Она на работе всё-таки. Даже ещё лучше, если не она – сейчас бы пусть станция, и вошла бы другая такая, прямо вот как чтобы с одного взгляда! Мы бы сперва поговорили, я бы коньячком угостил… Ы, кстати!
Туртышкин изогнулся и, не вставая, порылся в стоявшем под полкой чемоданчике, вытащил бутылку «Багратиона». Посмотрел этикетку, взболтал содержимое, увесисто водрузил ёмкость на столик. И громко процитировал сам себе строчки малоизвестного поэта:
— А тот, кто на ночь глядя бреется, на что-то всё-таки надеется!
Ручку двери подёргали снаружи, потом створка отъехала вбок, и Павел Сергеевич увидел со спины женщину в просторном брючном костюме. Та копошилась с двумя сумками и пыталась разом втащить их в купе.
— Помочь вам? – почувствовав вдохновение, вскочил Туртышкин. Дама повернулась, и он поперхнулся. Это была Эльвира, его вторая жена.
— Ничосе! Здравствуй, Эля! Ты как тут? Ты же где-то в Новосибирске, вроде… Ну, давай, я отодвинусь, затаскивай…
Она распрямилась, потом, поджав верхнюю губу, сдула выбившийся на висок локон. Медленно оглядела недавнего супруга с ног до головы:
— Ну, здравствуй, паразит! Вся моя молодость из-за тебя сгорела в пепел!
— Пошло-поехало! Никогда не было, и вдруг опять! – он криво усмехнулся. – Семь лет не слышал… Ты совсем не изменилась.
— Не подмазывайся. Вижу тебя насквозь. – Эльвира села, обмахивая вспотевшее лицо двумя ладонями. – Вон, и бухло уже готово. Ты в своём репертуаре. Ну, раздеваться, что ли? Время до следующей большой станции есть. Соскучился, небось, игрун?
— Со-о… это, скучился. Едва ты тогда в один прекрасный день успела уйти – я прямо сразу и это… А как ты узнала, что я тут?..
Она молча чуть заметно пожала плечами и стала аккуратно раздеваться. Совсем. Туртышкин мысленно махнул рукой:
«Сюрприз так сюрприз, чёрт с ним! Элька так Элька, хоть она…»
Расстегнув пуговички на своей рубашке, потянулся закрыть защёлку на двери. Но дверь опять распахнулась.
— О-па, без меня начали?! – выразила удивление Зоя, первая жена Павла Сергеевича. – Кто это тут у тебя? А-а, Элька…
— Кому Элька, а кому и Эльвира Владиленовна.
— Фу-ты, ну-ты! Какие мы сурьёзные!
Зоя по своему обыкновению перетрогала простыни, приподняла салфетку на столе и заглянула под неё, щёлкнула выключателем, проверив, горит ли лампочка, открыла бутылку и понюхала коньяк. Туртышкин опасливо выглянул из купе в коридор.
— Не, там ничего, — поняла это по-своему Зоя. – Я без вещей. Пустая. Дай вон мне вешалку, я платье повешу. А то некоторые… Всегда швыряют всё своё на немытый пол…
Но Элька не отреагировала – она уже состроила позу на противоположной полке, положив ладони на плоскую подушку под затылок, и тихо улыбалась.
Вошла Магдалена. Туртышкин и не услышал, как она подкралась по расстеленной в коридоре ковровой дорожке.
— Можно?
— Валяй, — ответила Зоя, и обратилась к своему бывшему: — Ты ещё не удочерил её?
— Не остроумно, — сказал Павел Сергеевич.
— Ленка, ты тоже это, будешь с нами кувыркаться? – продолжила Зоя.
— Ну, буду, — застеснялась Магдалена. – Только я тут не одна, с мамой…
Туртышкин опять выглянул и увидел прислонившуюся к двери соседнего купе Арину Ивановну. Она стояла в известной по средневековым картинам позе святого Себастьяна, в которого уже вонзилось несколько стрел.
— Здрасьте! – кивнул Туртышкин и вернулся в купе. – Конечно, с мамой. Где и когда ты была без мамы-то…
— Мама тоже с нами? – фыркнула Зойка.
— Нет, уж! – взвился Павел Сергеевич. – Пусть пойдёт, посидит в ресторане. Тот всю ночь работает.
Магдаленка открыла ротик, чтобы возразить, но Туртышкин добавил:
— Я дам ей денег, даже на шампанское и на десерт. Ты говорила: она любит.
Тогда Ленка кивнула.
— А чего это ты нашу мамулю отправил? – съязвила Эльвира. – Пусть бы и она, в самом-то деле! Вам-то ведь, мужикам, вообще всё равно. Вам же только одно нужно.
— А вам, бабам, нужно два, — обозлился Туртышкин. – А то и больше.
— Ну, не ругайтесь! – пискнула Магдаленка. – Я сейчас тоже всё сниму, и чур, первая с Пашиком буду…
— Или я! – возразила Светлана, заглянув из коридора в приоткрытую дверь.
— Ещё не легче! Первой любви нам только не хватало!
— А это — первая любовь? – удивилась Магдалена.
— Деточка, ты многого ещё о нём не знаешь! И если спустя годы…
— Тише! – махнул рукой Туртышкин. – Подвиньтеся. Заходи, Свет… Ты прямо чего-то смелая какая-то стала…
— Хо! Сколько лет-то прошло! Где та девочка?
— Счас растрогаюсь и разрыдаюсь, — сообщила Зоя.
— Можешь мне помолчать!? – Туртышкин покачал головой. – Светка-Светка! Что ж ты тогда-то так и не решилась? Потом к Юрке уехала… А если бы да – теперь бы всего этого вот… Теперь-то бы…
— Дура была…
— Эх, ма! – Павел Сергеевич стянул брюки и, покачнувшись, бухнулся в трусах Эльке на ноги. Захохотал, раскинул руки и сгрёб в объятья остальных:
— Эх вы, мои хорошие! Ну, давайте – почудим!!!
Бабы закопошились, захихикали.
— Чайку?
Та самая проводница внезапно появилась и уже почти сноровисто пролезла боком между полок, но для порядка высунула руку наружу и постучала в дверь.
— Вас как зовут-то? – Зойка обшарила взглядом фигуру проводницы, но фирменного бейджика с фамилией и именем не увидела. Проводница была уже без пиджака, в одной прозрачной капроновой блузке.
— Потом, потом… — Туртышкин подгрёб к себе и эту. – После будет чай, узнаете, как зовут, где живут… Всё после… Ну, девки, счас мы!..
Он высоко выкинул из кучи тел босую ногу и, дотянувшись по клавиши на стене, погасил шершавым большим пальцем верхний свет.
— Обана! Как мы могём! На раз!
Цапая женщин, хотел добавить ещё что-то.
Но тут опять… Ну, опять!.. Раскрылась дверь.
Марьниколавна всегда во все годы ходила в круглых очочках-велосипедах. Её за глаза даже учителя дразнили Марьей Лисапедовной. Наверное, у неё был запас этих оптических приборов ещё с довоенных лет. Она и в класс ходила в них, и в булочную, и в театр…
— Так-так… — сказала она, разглядывая голую немую мизансцену. –Озерова здесь, Ласкаева… Кушнерёва, уж от тебя никак не ожидала! Ещё кто-то тут, не узнаю. Наверное, не у меня учились…
— А что такого? Я лично с мамой! – приготовилась захныкать Магдаленка. – Только она в ресторане сейчас, кофе пьёт…
— Ну, понятно!.. Уже пьёт. И, значит, сам Туртышкин у вас заводилой! А вы все как дети прямо, целоваться к нему полезли! Разделись, размундирились все бегом как маленькие! Совсем не думаете: того и гляди, он вас ещё и курить научит! Я вот ему в дневник-то запишу!
— Ну, Марьниколавна, не пишите ему в дневник!
— Защитницы нашлись… Марш все в соседнее купе, чтобы через минуту оделись и приготовились. Будет урок труда. Домоводство.
— А я?
— А ты сиди. Будем делать математику.
— Какую математику, Марьниколавна?
— Математическую математику. Задачи на сложение и вычитание. Ты, Туртышкин, прямо как пенёк с глазами, будто на именины ко мне пришёл. Ничего не помнишь, что задавали. Вон и бутылка уже пустая… Нет, всё-таки запишу в дневник…
Павел Сергеевич послюнил пальцем нижнее веко, скрючил на морде выражение обиды и завёл жалобным голосом:
— Ну, не надо… Не надо мне, что бутылка пустая… Ну, Марьниколавна!..
— Прекрати паясничать! Открываем тетрадь, пишем. Арифметика. Задача. Пишешь?
— Пишу.
— Вот и пиши условия задачи. У Евы… Пиши: у Евы… Да, было три яблока. Три. Одно она отдала… Отдала его… Кому? Пиши аккуратно.
— Это вагон качает.
— Не барин, не укачает. Написал: у Евы было три яблока? Теперь, повторяем: сколько яблок у Евы надо отнять?..
Павел Сергеевич замолчал и задумался.
Ему стало жаль Еву, у которой силами арифметической математики требовалось отнять сколько-то каких-то яблок…
И отчего-то вдруг пронзительно заныло под ребром…
