Как перевести на монгольский «а идише коп»?

В поисках монголки, говорящей на идише

Захар ГЕЛЬМАН, Реховот

 

На сайте российской программы «Жди меня» уже несколько лет стоит моя заявка на поиск Нацагдоржа Самдана, друга студенческой поры, уроженца и гражданина Монголии. Он был на год старше меня, соответственно учился курсом выше и жил в общежитии. Познакомились мы примерно за год до окончания им института при обстоятельствах не совсем обычных.

Комнату в общежитии студент из Монголии делил с двумя парнями с российских просторов, один из которых, назовем его Юрой, считал себя поэтом и одновременно острословом и хохмачом. Он, и в самом деле, неплохо складывал стихи, но его остроты и приколы к юмору, как таковому, отношения не имели. Они нередко были злыми, обидными и даже оскорбительными для тех, кого Юра выбирал в качестве своих «жертв». Из-за этого сам стихотворец-хохмач получил прозвище Охальник. Вспоминать его глупые остроты себе дороже, но вот об одной сляпанной им «аббревиатуре» сказать придется обязательно. Потому что касалась она Нацагдоржа.

Представьте себе, этого самого Охальника, которого с дуру «осенило», и он сократил имя соседа-монгола до… Наци. Это уже не хохмачество, не ерничество, а несомненное глумление.

Понятно, что и в монгольской школе историю учили и до сих пор учат. И кто такие нацисты и что они творили Нацагдорж знал еще до приезда в Советский Союз. Поэтому с таким «сокращением» своего имени он смириться не мог. Но Охальник обладал не только поэтическими способностями, но и даром убеждения. На пару с подговоренным им другим соседом по комнате он с жаром проповедника стал доказывать наивному монголу, что подобные сокращения в русском языке «вполне нормативны». Воспользовался-таки тем, что «великий и могучий» не являлся родным языком сына аратов соседней азиатской страны.

Позже Нацагдорж рассказывал мне, что Юра вначале «для примера» привязался к имени Роман, которое сокращалось до Ромы.

«Рома – ведь это не кубинский ром, — утверждал он без тени смущения, — а имя, в таком варианте к книге отношения не имеющее».

Считавшие себя хохмачами, общежитские соседи ни к селу ни к городу приплели и имена Арсений и Ростислав. На голубом глазу хитрованы убедили монгола, что Сеня, сокращение от Арсения, – не «сени» из песни «ах вы сени, мои сени», а Слава ничего общего не имеет со «Славой КПСС». Если про КПСС и ее «славу» мой друг не мог не наслушаться и не навидаться на плакатах в Москве, то про чьи-либо «сени» понятия не имел.

С Нацагдоржем я познакомился в его общежитской комнате. Точнее, в той, которую он делил с Охальником и тем студентом, который ерничанью и глумлению «подыгрывал» с удовольствием. В день, когда мы познакомились, именно Охальник, пригласил меня и еще нескольких студентов послушать его стихи. Поэзия поэзией, шутки шутками, но когда над человеком под маской шутки намеренно издеваются – это уже слишком. Услышав «наци», вначале я даже не понял, что это «аббревиатура» имени монгола. В тот момент Нацагдорж оказался рядом со мной. На «аббревиатуру» он откликнулся, выполнил какую-то просьбу и вернулся ко мне. Так мы познакомились.

Поводом к знакомству стал тот факт, что мой отец во время войны служил короткое время в дивизии под командованием Героя Советского Союза Басана Бадьминовича Городовикова, калмыка по национальности. Они встречались и после войны. С сыном генерал-лейтенанта Басана Городовикова я познакомился сравнительно недавно. Но он уже успел посетить меня в Израиле. Его тоже зовут Басан. Это имя с калмыцкого переводится как «добрый». Ниже я расскажу еще об одном Басане, но монгольском.

Папа даже запомнил несколько слов из калмыцкого языка, родственного монгольскому. Что касается меня, то одно калмыцкое слово при знакомстве с Нацагдоржем почему-то всплыло в моей голове, а именно «юр», означающее по-русски «друг». С чего вдруг я вспомнил «юр»? Может быть, «по Фрейду», потому что Юра — Охальник читал свои стихи. Однако «юр» Нацагдорж не понял. По-монгольски «друг» — «найз».

Наше знакомство сразу же переросло в дружбу.

Нацагдорж оказался замечательным парнем. Толковым и в меру любопытным. Он часто бывал у меня дома, познакомился с родителями. Любил беседовать с моим отцом. Помнится, пару раз мы все вместе ездили в однодневный дом отдыха в «Сокольниках» по путевкам, которые моя мама, врач по профессии, оплачивала в месткоме поликлиники.

Мой «найз» Нацагдорж получил свое имя в честь великого монгольского поэта, писателя и переводчика Нацагдоржа –Дашдоржийна, который родился в Монголии, в княжеской семье, а образование получил в Ленинградском, Берлинском и Лейпцигском университетах. Он был первым переводчиком на монгольский язык Пушкина, Мопассана, Эдгара По, Джека Лондона, сказок «Тысяча и одна ночь». Валентин Катаев называл Нацагдоржа –Дашдоржийна «монгольским Пушкиным». Судьба великого монгольского поэта тоже была трагической. За свои идейные взгляды он дважды сидел в тюрьме. Умер 13 июня 1937 года в возрасте 31 года.

Имя Нацагдорж складывается из двух частей: «нацаг» и «дорж». У слова «дорж» корни в тибетском языке, и оно означает «благородный камень». Монгольское слово «нацаг» определяет вид этого камня. В общении с Нацагдоржем лично я предпочитал не сокращать его имя. Что же касается Юры-Охальника и его соседа по комнате, то им было предложено навсегда забыть про «Наци» в обращении к Нацагдоржу и при большом хотении к «аббревиатурам» называть его Доржем. Так они его и называли.

Однажды Нацагдорж пригласил меня на вечер в землячество монгольских студентов. Не успев перезнакомиться с его друзьями, я неожиданно потерял своего «найза» из вида. Появился он буквально через минуту, но уже… в форме офицера монгольской армии. Я обомлел! Даже знаменитые почти мгновенные переодевания Аркадия Райкина в ходе спектакля требовали больше времени.

В смущении подхожу к офицеру Нацагдоржу, похлопываю его по плечу. Он оборачивается и я вижу его смущение. Но разве я проявил фамильярность? Мы же с ним, Нацагдоржем,- друзья. И тут на помощь приходит… настоящий Нацагдорж, покинувший нас минутой назад. Не сразу, но до меня дошло: не очень знакомый с монголоидным типом лица, я просто-напросто обознался. Нацагдорж понял неловкость ситуации (наверное, подобное случалось не только со мной) и представил меня своему другу, монголу-офицеру, которого звали Басан. Начитанный и обладавший завидным чувством юмора, Нацагдорж вначале перевел имя друга на русский – «Пятница», а потом добавил: «А сейчас представлю его Робинзона». (И ведь действительно, разный перевод имени Басан с калмыцкого — выше я упоминал отца и сына Городовиковых — и с монгольского, указывает на тот факт, что языковая степень родственности всегда относительна).

«Робинзоном» оказалась красивая девушка, студентка одного из медицинских институтов, Жаргал. В переводе на русский — «счастье». И дальнейшее знакомство показало, что это имя вполне соответствует ее сущности. Она, наверняка, осчастливила того, кому отдала свое сердце. Несомненно, Нацагдорж успел рассказать своим друзьям обо мне, потому что через короткое время Жаргал спросила, нет ли у меня знакомых по фамилии Вельман.

«Всего одна буква, — с очень милой улыбкой объяснила свой вопрос студентка-монголка, — отличают вашу фамилию от девичьей моей бабушки».

В голове пронеслось: «Вельман-Гельман»… Ничего себе вопрос задает мне монгольская красавица! Согласно науке, шок – это «неспецифическая реакция организма на чрезмерное воздействие». Но вопрос Жаргал ввел меня едва ли не в ступор.

«Как зовут бабушку?» — задал я вопрос, все еще оставаясь в ошарашенном состоянии. Вероятно, смутившись моей реакции, Жаргал ответила не сразу.

«По-монгольски ее звали Сарнай, в переводе на русский «роза», — и, немного помолчав, добавила, — при рождении ее нарекли Сарой».

Оказалось, что бабушка Жаргал по маме родилась в Украине. В 1920 году, ее семья, бежав от погромов и жестокостей Гражданской войны, добралась до Урги, столицы, позже переменованной в Улан-Батор. Тогда в этом городе была небольшая еврейская община, состоявшая сплошь из российских евреев. В начале 1921 года полусумасшедший барон Унгерн фон Штернберг, русский генерал, мечтавший воссоздать империю Чингис Хана, уничтожил едва ли не всех евреев, оказавшихся в Монголии. Спаслись немногие. Среди них была и 12-летняя Сара Вельман. Она осталась круглой сиротой. Ее приютила и воспитала монгольская семья. Когда Саре-Сарнай исполнилось 18 лет, она вышла замуж за одного из потомков Мингату, знаменитого монгольского математика и астронома при маньчжурском дворе. Он жил и творил на рубеже ХVII–XVIII вв. и входил в четвёрку самых видных математиков империи Цин. Трудная судьба бабушки Сарнай подточила ее здоровье. Она умерла, не дожив и до 60 лет.

Фамилия Вельман мне была незнакома. Жаргал пыталась вывести меня на «тропу» поиска, предложив обратиться в какую- либо (!) еврейскую организацию. Славная, но наивная душа! На дворе стоял 1969 год, и, кроме синагоги, никаких еврейских организаций в СССР не существовало. Да и синагог на огромную страну было раз, два — и обчелся. Потом будущий врач призналась, что бабушке в поисках еврейских родственников пыталась помочь ее добрая знакомая, много лет прожившая в Улан-Баторе Нина Павловна Шастина (1898 – 1980), известный советский «монголч», в переводе – ученый -монголовед. Но усилия Шастиной успехом не увенчались.

Что же касается меня, то вначале я опробовал самый простой «ход»: адресовался в «Мосгорсправку». С фамилией Вельман москвичей выявить не удалось. Дальнейшие «ходы» просматривались с трудом. Что делать? Продолжать «справочный» поиск по всем городам и весям бескрайней страны? Занятие совершенно бессмысленное. Обратился за помощью к папе. Он немедленно связался со своим двоюродным братом Наумом Фридманом, известным еврейским поэтом, который многие годы жил в Биробиджане, с просьбой «поискать» Вельманов на просторах Еврейской автономной области. Дядя Наум поискал. Но опять безрезультатно.

…Московскую синагогу мы, тем не менее, решили посетить. В монгольскую «делегацию» вошли Жаргал, Басан и, разумеется, Нацагдорж. Советских евреев я представлял в единственном лице. Взяв на себя роль хозяина, не мог позволить моим монголам нарваться на неприятности из-за посещения иудейского культового учреждения. Как раз за год до описываемых событий мне пришлось пережить вызов в деканат и беседу с деканом и секретарем партийной организации факультета из-за посещения синагоги во время одного из еврейских праздников. Именно на тот праздник свой рейд приурочил институтский комсомольский оперотряд. Тогда все обошлось, точнее, свелось к «предупреждению». Потому что декан и секретарь парторганизации были отличными всепонимающими тетками.

Особенно меня смущал Басан, решивший идти в синагогу, которую власти считали «гнездом мракобесия и сионизма», в форме офицера монгольской армии. Не думаю, что и на его родине в то «социалистическое время» военный мог открыто наведываться в буддийские храмы или в единственную в Улан-Баторе православную Троицкую церковь. Поэтому я предложил моим друзьям прогулочным шагом пройти мимо синагоги, считавшейся также архитектурным шедевром, но ни в коем случае туда не входить. Так мы и сделали. Причем, шли по стороне, противоположной синагоге. Мои монгольские друзья несколько задержались, когда дошли до ступеней, ведущих к дверям. Нас начали разглядывать какие-то старики, говорившие на идише, а один из них смотрел на нас едва ли не с открытым ртом. Вдруг он оставил остальных весьма пожилых представителей библейского народа и направился к нам.

В попытке предотвратить ненужные расспросы, я сделал знак своим друзьям двигаться дальше. Но уважительно относящиеся к старикам монголы не тронулись с места. Шедший к нам старикан, еще и улицу не перейдя, спросил: «Фун ванен штамт ир? Хине?» («Откуда вы? Из Китая?»). Несомненно, вопрос старого еврея, заданный на идише, относился ко мне. А к кому еще из нашей четверки праздношатавшихся молодых людей мог относиться его вопрос? Предположим, любопытный старичок когда-то где-то и что-то слышал или читал о кайфынских, то бишь китайских евреях. Но тогда его энциклопедическая эрудиция должна была подсказать ему, что, во-первых, кайфынцы почти все ассимилировались, и, во-вторых, на идише они не говорили. (Замечу в скобках, что нескольких несомненных кайфынцев я встречал в Израиле). Из нашей четверки только я мог претендовать на представителя не желтой расы.

Но первой отреагировала на вопрос монголка и одновременно галахическая еврейка Жаргал:

«Фун Монголия, зейде». («Из Монголии, дедушка»).

Если находясь еще у ступеней синагоги, этот «зейде» смотрел на нас с открытым ртом, то после ответа Жаргал, несколько раз громко икнул. Он, наверное, подумал, что сейчас с ним на идише заговорит и офицер-монгол. Тут и я вспомнил фразу на «маме-лошн» и, стараясь побыстрее завершить «прогулку», сказал дедуле «зайт гезунт». Надо отдать должное старикану, он быстро пришел в себя и пожелал нам «форт гезунт» («счастливой дороги»). Познания в идише Жаргал восхитили не только меня. Ни Басан, ни Нацагдорж не ожидали такой «лингвистической крутизны» от их соплеменницы.

Тем не менее, мне было совершенно ясно, что, продлись беседа со стариком немногим дольше, всем нам пришлось бы перейти на русский. Жаргал призналась, что нахваталась от бабушки нескольких фраз, а толком идиша не знает. В тот день, желая похвалить будущего монгольского доктора, я в шутку сказал:

— У вас, Жаргал – «а идише коп»!

Неожиданно для меня она спросила с заметной хитринкой:

— А как это будет по-русски?

Немного смутившись, я перевел, и в свою очередь попросил перевести эту фразу на монгольский.

Ответ (если таковым его считать) я получил только через несколько дней, когда провожал домой своих монгольских друзей. На вокзале перед посадкой в поезд Жаргал так и не перевела на монгольский «а идише коп», а «разложила» выражение на части: «Ухаалаг – умный, а толгой – голова».

— Значит, — с озорной улыбкой завершила она урок монгольского и идиша одновременно, — «а идише коп» – это просто «умница».

В конце концов, ничего «еврейского», только комсомольская бдительность!

…Через много лет, живя уже в Израиле, по одной из радиостанций я услышал о еврейских репатриантах из Монголии. Диктор рассказывал о том, что в отделение Еврейского агентства – «Сохнута» в Иркутске пришла пожилая монголка с детьми и заявила о своем желании совершить вместе с семьей «алию» – переезд в Израиль. Удивленный работник этой организации начал было объяснять монголке, что правом репатриации на историческую родину обладают только евреи, их дети и внуки. И тогда монголка… заговорила на идише.

Неужели это была Жаргал? И смогла ли она репатриироваться? Мой друг, работник министерства алии и абсорбции, по моей просьбе пытался найти в Израиле Жаргал. Однако, по его данным, из Монголии алии никогда не было. Но может быть, доктор Жаргал переехала в Россию и уже оттуда совершила алию? Если бы на мой «поиск» откликнулся Нацагдорж, многое бы прояснилось.

В любом случае Жаргал пропасть не могла. Ведь, в конце концов, у нее «а идише коп»! Иначе говоря, она — просто умница!

"Время евреев" (приложение к израильской газете "Новости недели")

https://www.isrageo.com/2014/02/21/kuli1001/