Записки о незабываемом
Матвей ГЕЙЗЕР
"Все это снова пережить:
Войну, потери, лагерь-гетто…"
(Клара Любарская)
"В сущности, в первые годы детства человек проходит самый трудный из своих университетов". (Самуил Маршак).
С годами все чаще замечаю, что мысли мои уносятся в прошлое. И дело здесь не только в возрасте. Навсегда запомнились мне кем-то давно сказанные слова: «Прошлое – это родина души человека». И еще где-то прочел: «Прошлое важнее будущего». Не знаю, так ли это, но уверен в другом — ушедшее бессмертно. Раннее детство – в особенности. Ведь именно в нем – истоки всей нашей жизни, и, наверное, поэтому оно во многом задает, даже определяет строй нашей души. Разумеется, непросто, нелегко возвращаться к давно минувшим дням, вступать с былым в диалог. И все же возвращение это чудесно. В часы, а порой — даже в минуты воспоминаний память, мне кажется, дарит еще одну жизнь. В ней бывали дни радостные и горестные, счастливые и трагические – но все они живы в моей памяти. Я не могу, не хочу с ними расстаться — переживаю вновь. Какая-то незримая связь объединяет сегодняшнего меня со всем тем, что было в «той» жизни. А, собственно, что такое «та» жизнь? Она, думается мне — Великий океан Вечности. В него несет свои неиссякаемые воды река жизни этой, питаемая родниками каждого мига сегодняшнего, быстротекущего прочь от нас, в даль времен.
Порой я «выверяю» себя, обращаясь к мудрости людской, накопленной веками. Римский историк Тацит утверждал: «Не во власти людей потерять память». А средневековый испанский философ еврей Бахья (Бен Иосиф ибн Пакуда) замечал:
«Если бы не способность забывать, человек никогда не отделался бы от печали».
«Страшным даром» назвал человеческую память немецкий писатель Арнольд Цвейг… Если память о прошлом дана нам в наказание, то, быть может, надо стремиться избавиться от нее, чтобы не преследовала нас всю жизнь?.. И все же несравненно ближе моей душе заповедь Первого библейского пророка Моисея, записавшего в Пятикнижии: «Только берегись и весьма оберегай душу свою, чтобы не забыл ты того, что видели глаза твои, и чтобы не ушло это из сердца твоего все дни жизни твоей, и поведай о них сынам твоим и сынам сынов твоих…».
Я пишу эту книгу, исполняя завет не только пророка Моисея, но и деда своего — Гершки Мордховича Гейзера. Он не раз говорил мне:
«Забывающий прошлое должен пережить его снова».
Из своего детства я очень многое помню и не перестаю переживать те отдаленные события почти так же, как в первый раз. Правда, бывает, с грустной иронией нет-нет да подумается: наверное, трудное детство не кончается никогда…
Как это ни странно, чаще других из «прошлой жизни» я вспоминаю именно деда, мысленно с ним беседую. Он заменил мне отца, которого я и не помню – его не стало, когда мне было полтора года. Дед часто брал меня за руку и водил по кривым улочкам и переулкам бершадского гетто, где прошло мое раннее детство. Покупая разноцветные блестящие леденцы в виде птичек, сидящих на палочке, он меня наставлял: «Ты не ешь их, а соси, пока не улетит птичка».
Невысокого роста, приземистый, сутулый, хотя было ему в те годы немногим более шестидесяти, он производил впечатление человека старого, но был крепок и довольно силен. Во время прогулок он часто спрашивал меня: «Не устал?» — и, не дожидаясь ответа, брал на руки. Я тут же вскарабкивался к нему на плечи — и был счастливее всех. Еще бы – теперь я сверху вниз смотрел на тех, на кого еще вчера смотрел, задрав голову. А какая открывалась даль! В особенности, когда смотрел в небо. Иногда оно было светло-голубым, иногда становилось серым. Я любил наблюдать за облаками, которые, казалось, плывут мне навстречу. В каждом из них я усматривал что-то знакомое. А однажды, после гибели моего друга Велвеле, мне показалось, что одно из этих облачков – это он. Уже позже, спустя много десятилетий, когда я прочел стихи Людвига Ашкенази:
В субботу нам шагать в трубу,
в которой немцы сделают из нас барашков.
Посмотри вверх. Видишь, вон… маленькое, розовое!
То облачко, что убегает вдаль…
Это мой товарищ Яша Винер. Он уже не живет,
— снова вспомнил себя маленьким, сидящим на плечах деда. Не сомневаюсь, что-то из очень раннего детства — отдельные мгновения его, извлеченные из мрака, остаются в памяти навсегда.
Бывало по вечерам, когда бабушка приступала к главному своему занятию – выпечке хлеба (а мама продавала его на базаре: в годы войны это давало небольшой доход нашей семье), дед по ее просьбе уводил меня на берег реки Дохно послушать, как «разговаривают» лягушки. Однажды я спросил его — а говорили мы с дедом всегда, разумеется, на идише — почему лягушки не говорят, как мы.
— У них свой язык.
— А о чем они говорят так громко?
— Им есть, о чем поговорить. Помнишь, я когда-то рассказывал тебе о египетском фараоне, у которого евреи были в плену?
— А что такое плен?
— Это, как наше гетто, — ответил дед.
— И там тоже вокруг была проволока?
— Наверное, — сказал дед, и его печальные голубовато-серые глаза наполнились слезами. Такое случалось нередко. В эти моменты, запомнилось мне, он говорил: «Сы вейнцех алейн» – «Плачется само по себе».
«Разговор» лягушек становился все громче, потом они выпрыгивали на берег и, думал я, звали тех, кто остался в воде. Дедушка предупредил меня: надо сидеть тихо, чтобы лягушки нас не боялись. Когда они были уже на берегу, совсем рядом со мной, я хотел дотронуться до одной из них, может, даже взять в руки, но дед решительно сказал: «Нельзя этого делать!» (о том, что эти земноводные «некошерны», то есть «нечисты» с точки зрения еврейского закона, я узнал гораздо позже). И лягушки, будто обидевшись на деда, возвратились в воду. А он по пути домой рассказал мне такую историю.
«Когда-то — было это давно, очень давно — Всевышний послал мудрого человека, еврея, звали его Моисей, к египетскому фараону, который держал в плену наш народ. Бог отправил своего посланника, чтобы тот вывел евреев из Египта. Но фараон не хотел отпускать пленников, ведь они с утра до вечера работали на египтян! Тогда Моисей передал ему слова Всевышнего: «Если ты не отпустишь Мой народ, вода реки Нил превратится в кровь». И все же фараон не отпустил евреев. Тогда Бог поразил египтян язвами. А когда и на этот раз фараон не послушался, Бог наслал на его страну столько жаб, что они квакали даже в животах египтян».
Я попытался себе такое представить и почувствовал, как мной овладевают смешанные чувства: было смешно и довольно неприятно, щекотало в животе. Так повторялось несколько раз, пока странная картина как-то не улеглась в моей голове. Таким был первый запомнившийся мне урок по библейской истории.
Много лет спустя, читая Тору, книгу Шмот (Исход), — «И воскишит Нил жабами, и поднимутся они, и придут в твой дворец, и в спальню твою, и на постель твою, и в дома слуг твоих, и к народу твоему, и в печи твои, и залезут в квашни твои, — и в тебе, и в твоем народе, и во всех слугах твоих окажутся жабы!» — я не раз вспоминал беседы с дедом на берегу реки Дохно. Вообще про деда я могу рассказывать бесконечно, он еще не раз появится в моем рассказе.
Много о чем еще хотелось бы сказать — столько накопилось в душе, чем можно поделиться. Но всему свой час.
Уже весьма зрелым человеком я однажды прочел и даже заучил наизусть стихи бывшего узника гетто Николая Фридмана:
Ты кричишь от боли снова,
Сквозь десятилетия…
Я живу, исполосован
Памятью, как плетью…
Знаю я, не будет чуда –
Не вернуть убитых,
Только разве я забуду
Маленькую Риту,
Если в памяти проклятой
По телам, по лицам,
До сих пор из автоматов
Все стреляют фрицы…
Мой друг, потомок шкловских раввинов, поэт Моисей Наумович Цетлин — человек, оказавший на меня немалое влияние, определил свое жизненное кредо так: искупление, возмездие и память.
«За забвение, — говорил он, — мы заплатили кровавую цену, как и за то, что наши глаза открылись поздно. Фашизм с его Бабьим Яром, Майданеком, вся Катастрофа европейского еврейства – это нам за постыдное преклонение перед импотентными либералами, за веру слюнявым бредням о дружбе народов, о вечном Царстве Божьем на земле… Смерть Михоэлса, опалившая наши души, зовет нас к истокам нашей истории, учит нас мудрости».
Гибель Михоэлса упоминается Моисеем Цетлиным, человеком каббалистического склада ума, наряду с Бабьим Яром, Майданеком, Катастрофой европейского еврейства – что само по себе символично. Имя Михоэлса (не случайно я написал об этом легендарном человеке, великом еврее две книги) ассоциируется в моем сознании не только с искусством, а более всего – с шекспировской темой, так и не канувшей в историю. Убийство его было сигналом к окончательному решению еврейского вопроса «по Гитлеру» не где-то в Европе, а в стране, победившей фашизм — в СССР. И все-таки Бог нас уберег. Правда, не всех.
Однажды вдова Михоэлса, графиня Анастасия Павловна Потоцкая, сказала мне: «Память – единственная возможность победить время». Я часто возвращаюсь к этим словам: они как нельзя лучше подошли бы эпиграфом к моей предыдущей книжке «Чтобы не кануло в Лету (Письма к внуку)». Первый вариант ее я напечатал в трех экземплярах и подарил своему чудному наследнику Даниилу Гейзеру, сопроводив таким предисловием:
«Дорогой Даня! Эту книжку я писал для тебя. Она создавалась долго, и многие ее страницы были написаны еще до твоего появления на свет и даже до рождения твой мамы. Но я знал, предчувствовал, что ты будешь у меня и станешь первым и самым чутким читателем этих историй».
Хочу верить, что у нынешней книги, исправленного и дополненного варианта той, что уже года три как подарена моему внуку, найдутся и другие читатели. Дай Бог, чтоб они были не менее чутки и ответственны, чем он.
Есть у Маршака такая лирическая эпиграмма:
Года четыре был я бессмертен,
Года четыре был я беспечен,
Ибо не знал я о будущей смерти,
Ибо не знал я, что век мой не вечен…
В отличие от маленького Самуила Маршака, я к четырем годам повидал так много смертей, что понятие о бессмертии для меня в ту пору уже не существовало. Осталась только непреходящая память, возвращающая меня к тем временам.
Выражаем благодарность дочери Матвея Гейзера Марине за предоставленные нашей редакции архивы известного писателя и журналиста, одного из ведущих специалистов по еврейской истории.
