Это интервью состоялось и было опубликовано в газете "Новости недели" еще до того, как Стелла Вайнштейн решила покинуть пост генерального директора партии "Ямина" – вместе с главой этой партии Нафтали Беннетом. Поэтому здесь не отражены ни ее уход из "Ямины", ни сообщения о желании Стеллы создать и возглавить свою партию. Но зато мы можем узнать ее поближе – с учетом вышеупомянутых изменений, конечно
Петр ЛЮКИМСОН
Одной из самых интересных фигур, появившихся в последние два года на нашем политическом небосклоне, является, вне сомнения, Стелла Вайнштейн. Включенная в список "Ямина" на 12-е место — в качестве представительницы русскоязычной общины, эта молодая красивая женщина занимала в партии пост гендиректора. А значит, именно от ее административного таланта в немалой степени зависела дальнейшая судьба "Ямина", положение которой по всем опросам трудно назвать блестящим. Но в этом интервью мы решили сосредоточиться не столько на политических планах г-жи Вайнштейн, сколько на поворотах ее собственной судьбы и на том, что привело ее в политику.
— Стелла, вы ведь принадлежите к "полуторному поколению", то есть приехали сюда еще ребенком и формировались как личность уже в Израиле?
— Да, на момент репатриации мне было шесть лет. Приехали мы в страну из Москвы, но родилась я в Ташкенте – в Москву родители перебрались уже в тяжелые 1990-е. Вообще, я — своего рода пример "кибуц галуйот": моя мама родом с Кавказа, но до замужества жила в Москве, а семья отца из Литвы и оказалась в Узбекистане в годы войны.
— Где вы начинали в Израиле? Как проходили первые годы того, что у нас здесь называют "абсорбцией"?
— Проходили ужасно! В аэропорту спросили, есть ли у нас родственники в Израиле, мама ответила, что ее тетки живут в Хадере, и нас повезли в Хадеру. Это был период, когда многие израильтяне откровенно "делали деньги" на олим, так что поначалу мы жили в однокомнатной квартирке площадью 10-11 квадратных метров, на которых вдобавок размещались кухня и ванная. На дворе был февраль, а в квартире ни воды, ни отопления. Но хуже всего то, что в Хадере тех лет было просто невозможно найти работу. Поэтому мы с мамой вскоре переехали в Холон. Причем, в очень, скажем так, специфический район…
— Позвольте, я угадаю: вы переехали в Джесси Коэн, самый криминальный квартал этого города?
— Точно! Тогда в нем селилось много новых репатриантов из бывшего СССР, да и сегодня их там немало. Это, безусловно, район бедноты, вокруг которого сложилось много ложных стереотипов. И знаете, я любила этот район, до сих пор вспоминаю его с большой теплотой. Мы прожили там восемь лет и уже затем, когда я начала работать, переехали в центр города. Но еще достаточно долгое время мы в буквальном смысле этого слова голодали. Был период, когда за весь день я съедала один пакетик "бамбы", который тогда стоил шекель. С тех пор я никогда не покупаю "бамбу".
— А когда и где вы начали работать?
— Начала в четырнадцать лет и кем только не работала. Единственное, что у меня не пошло, это работа официантки. Ну, не мое это! Зато лучше всего у меня получались продажи. Я поработала продавщицей цветов, затем занималась телемаркетингом. Чтобы открыть счет, заполнила декларацию, в которой указала, что мне 18 лет, хотя на самом деле мне было пятнадцать с половиной. Как ни странно, никто ничего не стал проверять. Вот так я умудрялась одновременно работать, учиться в школе, а с 16 лет – еще и Бар-Иланском университете. Я ведь была выпускницей одного из первых классов проекта "Мофет", а его ученики после досрочной успешной сдачи экзаменов по физике и математике получали возможность приступить к учебе в университете. Так что к началу службы в армии я уже получила первую степень по экономике и управлению бизнесом и в армии служила по специальности – начальником отдела начисления социальной помощи. Службу совмещала с учебой на вторую степень в области финансов и… немного подрабатывала, так что в армии у меня уже все было отлично.
— Прежде чем стать известной в мире политики, вы стали успешной бизнесвумен…
— Ну, если раскладывать все в хронологическом порядке, то политика все же была раньше бизнеса. Вышло это совершенно случайно. Как я уже сказала, я всегда преуспевала в области продаж, то есть умела убеждать людей. И директор "Мофета", зная об этой моей способности, попросила меня разъезжать с ней по политикам и убеждать их поддержать проект. На одной из таких встреч оказался Авигдор Либерман, который оказал "Мофету" очень мощную поддержку. Да и сейчас, насколько я знаю, он всячески опекает этот проект. На той встрече Либерман обратил на меня внимание и предложил присоединиться к молодежному движению НДИ. Мне было тогда 16 или 17 лет, а куда еще было присоединяться в то время русскоязычной девочке с активной гражданской позицией?
— В чем же она заключалась?
— Она как раз в целом совпадала с позицией партией НДИ. Но лично для меня на тот момент главным была помощь детям и подросткам из семей репатриантов, родители которых вынуждены с утра до ночи работать, так что им по определению некогда заниматься детьми. В период учебы в университете мне довелось на добровольной основе два раза в неделю заниматься с такими детьми, так что я была хорошо знакома с проблемой. Сегодня она, кстати, стоит не менее остро, и потому я и сейчас вижу одну из своих задач в том, чтобы выровнять результаты экзаменов на аттестат зрелости детей из благополучных районов с детьми, живущими на периферии или в кварталах с низким социоэкономическим уровнем. Они ничем не глупее своих сверстников из Од а-Шарона, Герцлии, Раананы или Рамат-Авива – и я это знаю лучше, чем многие другие. Хочу подчеркнуть: я человек правых взглядов, сторонник капиталистической системы экономики и свободного рынка. Но вместе с тем я – за общество равных стартовых возможностей.
— На какой уровень политической карьеры вы вышли на том этапе своей жизни?
— Это вряд ли можно назвать политической карьерой. После службы в армии надо было искать работу, а тут как раз НДИ победила на выборах, взяла 15 мандатов, и ей требовались работники. Я сдала квалификационный экзамен на "отлично", и Авигдор Либерман взял меня в МИД в качестве секретаря своего офиса, где я проработала два года. Однажды Либерман сказал, что мне надо начать стажироваться по специальности, поскольку мое высшее образование без стажировки ничего не стоит. Если же я хочу в будущем заниматься политикой, то для начала следует чего-то достичь в жизни. К этому же меня подталкивала и гендиректор партии Фаина Киршенбаум. Под их влиянием я нашла место для стажировки и как раз в это время познакомилась с будущим мужем. Произошло это в канцелярии Авигдора Либермана…
— Он что, тоже политик?
— Нет, он у меня в прошлом чемпион по бальным танцам, а сейчас тренер по танцам и фитнесу. Но его близкая родственница стала моей подчиненной в канцелярии Либермана, мы очень подружились, и как-то она пригласила меня на свой день рождения. Среди приглашенных был и мой будущий муж. Я поначалу не приняла его ухаживания всерьез, так как была убеждена, что мне нужен мужчина старше меня, а мы с ним одногодки. Когда я отказалась с ним встречаться, все девочки стали меня уговаривать: дескать, ну и что, что вы ровесники, попробуй, познакомься получше и т.д. И тут вошла Фаина Киршенбаум, услышала, о чем мы спорим, и сказала: "При чем тут вообще возраст? Мы с мужем тоже одногодки, и у нас все замечательно. Главное – какой человек, а не сколько ему лет!" И, как доказала жизнь, она была совершенно права.
— С чего началось ваше вхождение в бизнес?
— Мужу с братом давно советовали открыть свою фитнес-студию, но они никак не решались. Это, кстати, общая проблема: сегодня русскоязычных специалистов можно встретить в каких угодно областях — они талантливы, они добиваются успеха, но среди частных предпринимателей их все еще очень мало. Многие не решаются на это, потому что для открытия любого бизнеса в Израиле надо пройти множество инстанций, один чиновник посылает тебя к другому, и без родственных и прочих связей преодолеть все барьеры крайне трудно. Поскольку я к тому времени уже работала в области финансов, у меня были определенные связи, и я знала, как следует преодолевать барьеры: как получать разрешение на бизнес, ссуду на его открытие под гарантии государства и т.д. Одним словом, на первых порах я просто помогала мужу и деверю раскручивать компанию, но когда мы создали третий филиал нашего фитнес-клуба, окончательно перешла в бизнес – по-прежнему совмещать его с работой по найму стало невозможно. Сейчас у нас уже шесть филиалов, собираемся открывать седьмой. За время ведения бизнеса я родила троих детей и почти этого не заметила. В основном, ими занимались и занимаются обе бабушки.
— Эпидемия по вам не ударила?
— Ударила, и еще как! Именно она и заставила меня вернуться в политику.
— Как это произошло?
— Знаете, первый локдаун 2020 года мне даже понравился. Я впервые за долгое время оказалась дома, узнала, что у меня замечательные дети, заново познакомилась с мужем, которого вижу урывками, так как мы оба постоянно заняты бизнесом, но на разных его участках. Так что в целом все было неплохо. Тут надо сказать, что еще до эпидемии я открыла в интернете форум тренировочных залов, фитнес- и кантри-клубов для борьбы с регуляцией в нашей отрасли, которая переходит все мыслимые границы, при этом мы, как говорится, падаем между стульями. Мы не относимся ни к министерству культуры и спорта, так как не считаемся культурным или спортивным учреждением. Мы не относимся к министерству экономики, так как не считаемся экономически значимым производством, хотя налоги с нас взимают исправно. Словом, ни в одном ведомстве нас не считают своими, к нам нет единых требований, и потому претензии, предъявляемые нам разными инстанциями, нередко вопиющим образом противоречат друг другу. Чтобы хоть как-то этому противостоять, я решила объединить усилия владельцев бизнесов нашей отрасли и совместными усилиями добиваться решения наших проблем. Сейчас моя группа объединяет порядка 2000 бизнесов. Но крупных, то есть насчитывающих больше 20.000 абонентов, фитнес-клубов в нашей отрасли всего восемь, и наша компания в их числе. Остальные – малые семейные бизнесы, представляющие для этих семей единственный источник дохода. Так вот, по мере развития эпидемии наши проблемы усугублялись. Это касалось как получения финансовой помощи от государства, так и открытия бизнесов, хотя мы представили все данные, свидетельствующие о том, что благодаря обязательной системе вентиляции заражаемость в спортзалах и фитнес-клубах в Израиле и во всем мире минимальна. Все было тщетно. Многие бизнесы обанкротились именно потому, что, во-первых, не получали никакой помощи, во-вторых, не работали, в-третьих, Налоговое управление отказывалось понимать, что поступающая к нам абонентная плата не является доходом, так как мы этих денег не заработали и должны вернуть. В общем, пока я в ноябре 2020 года не объявила голодовку протеста, дело с мертвой точки не сдвинулось.
— Да, я помню: вы тогда установили палатку напротив правительственного городка. Было какое-то событие, ставшее триггером для такого шага?
— Голодовка была своего рода апогеем протеста, а борьбу я начала еще летом 2020 года. Что касается триггера, то да, он был. В середине июля того года пошли слухи, что грядет новый локдаун, и фитнес-клубы закроют первыми. Но слухи слухами, а нас никто в известность не ставил. Утром 17 июля я прихожу на работу, и мой тренер — новая репатриантка, менее года в стране, мать-одиночка с двумя детьми — подходит ко мне и спрашивает, правда ли, что в два часа дня мы закрываемся. А у нее ситуация пиковая: "корзина абсорбции" закончилась, на пособие по безработице еще не заработала… Короче, я ей отвечаю, что ничего не знаю, но буду выяснять. Звоню помощнице председателя комиссии по коронавирусу Ифат Шаша-Битон, и та отвечает, что заседание только началось. На часах 9 утра. В 10:12 звоню ей снова, она пишет мне на "Вотсап", что вот сейчас как раз начинают обсуждать, что делать с фитнес-клубами. А в 10:26 сообщает, что решение принято – с 14:00 нас закрывают. То есть на принятие решения у тогдашних министров ушло– 14 минут! И когда я говорю это своей работнице, она начинает рыдать, ведь ей нечем кормить детей! И таких тренеров были тысячи! Только в нашей компании работают 400 человек! С какой совестью принималось такое решение, зная, что этим людям никто ничего не компенсирует, что их, по сути, отправляют голодать?!
И вот после этих рыданий я сажусь в машину, еду в Кнессет, добиваюсь, чтобы меня пропустили на заседание комиссии по коронавирусу, и вижу, что там сидят только двое – Ифат Шаша-Битон и Мики Леви. Остальные даже не соизволили прийти, чтобы обсудить судьбы людей. И тогда я начала кричать! Боже, как я кричала!..
С этого момента началось мое возвращение в политику. Я установила постоянную связь с Шаша-Битон, начала организовывать демонстрации протеста, в том числе с перекрытием дорог. И чем дальше, тем больше убеждалась, что ни министры, ни депутаты нас не понимают. Не понимают, прежде всего, потому, что ни один из них никогда не управлял бизнесом, не выписывал чек, не знает, как это делается, и не может понять, что чувствует бизнесмен, когда ему надо выдавать работникам зарплату, а платить нечем, поскольку доходов не было, а компенсацию ему никто не дал. А тут еще лежат требования немедленно заплатить Налоговому управлению и НДС! И приехать ты в это Управление не можешь, поскольку оно закрыто, но платеж отменять — не готово! А когда ты объясняешь это министру финансов, он смотрит на тебя и явно и не понимает, о чем ты вообще говоришь, ведь "мас ахнаса" закрыта! До него не доходит, что помощь государства мне не положена, поскольку формально у меня есть доход. Да у нас и сегодня бывших бизнесменов среди депутатов можно пересчитать по пальцам…
— Хорошо, вы решили вернуться в политику. Но почему пошли в "Ямина", а не в НДИ? Вы ушли из этой партии по-хорошему?
— "По-хорошему" – не то слово. У меня были самые теплые отношения и с Авигдором Либерманом, и с Фаиной Киршенбаум, и с другими людьми, работающими в партии. Они и сегодня мне очень симпатичны.
— Но тогда почему?! Возникли идейные разногласия?
— Скажем так, мои взгляды именно в последнее время разошлись с позицией НДИ. Я была и остаюсь человеком правых взглядов. Я – за развитие поселенческого движения. Пусть в нынешнем правительстве это не очень возможно, однако я верю, что в этой области мы все еще очень сильно продвинемся. Но главная точка расхождения — это вопрос взаимоотношения религии и государства. Я убеждена, что антагонизм, который создается по отношению к харедим, – это не совсем правильно. Я светский человек, но понимаю ценность нашей традиции и то, что очень важно сохранить мир Торы. Другое дело, нужно добиться, чтобы аврехи и ешиботники совмещали изучение Торы со службой в армии. Словом, концепция "Ямины" по вопросу взаимоотношений религии и государства подходит мне гораздо больше. Включая реформу гиюра для тех, кто является евреем в душе, а не по Галахе. Им, как говорится, надо помочь вернуться домой, но при этом гиюр должен быть совершен по Галахе. Я, кстати, очень вовлечена во все реформы министра по делам религии Матана Каханэ, и мы с ним часто обсуждаем эти вопросы.
Но все же решающим моментом в моем присоединении к "Ямина", безусловно, стал человеческий фактор. Когда я возглавила голодовку, которую мы держали 11 дней, то разослала всем депутатам несколько листков с разъяснением, почему нас следует открыть и почему все, что с нами делают, несправедливо. В ответ почти все прислали просьбу… прислать только основные тезисы, так как им тяжело читать такие длинные тексты. Не улыбайтесь, это наши избранники! Но было одно исключение – Нафтали Беннет. Он пригласил меня к себе и в ходе беседы, когда он спросил, почему в нашем документе не открывается такая-то ссылка, я поняла, что он крайне внимательно прочитал наши материалы. Это меня так тронуло, что я расплакалась. И стала вдруг рассказывать ему историю не только нашего бизнеса, начатого с нуля и дошедшего до оборота в 20 миллионов шекелей в год, но и всей моей жизни. Включая и то, почему не могу смотреть на "бамбу". А сейчас государство просто рушит дело моей жизни. И Беннет, который как раз готовился выступать на заседании по роспуску Кнессета, на моих глазах разорвал приготовленную ранее речь, обнял меня и сказал, что сделает все, что может.
Прошло какое-то время – и у меня вдруг начал разрываться телефон. Оказывается, Нафтали рассказал с трибуны Кнессета мою историю, и его речь вызвала огромный резонанс. Я подошла его поблагодарить, а он как раз стоял рядом с Юлием Эдельштейном, представил меня ему и сказал, что тот обязан меня выслушать. Я три месяца не могла с ним связаться, а тут Эдельштейн назначает встречу через три дня. Затем Беннет подводит меня к Кацу – и тот назначает встречу в начале недели. Все вдруг завертелось! Эдельштейн во время нашей встречи, кстати, оставил очень хорошее впечатление, показался талантливым, умным и отзывчивым человеком, мгновенно схватывающим суть дела. И в чем можно было помочь, он помог. Да и с Кацом в итоге было так же. Проблема оказалась в том, чтобы добиться этих встреч.
— После того заседания вы стали в определенном смысле слова знаменитостью.
— Возможно. Очень многие политики тогда спешили со мной сфотографироваться. А Беннет не фотографировался, хотя продолжал помогать, чем мог, и мобилизовал на помощь нам Айелет Шакед, с которой мы очень сблизились. Когда я сказала Нафтали, что хочу рассказать журналистам о том, что он для нас сделал, он ответил: "Ни в коем случае! Как только эту помощь свяжут со мной, она прекратится! Меня не упоминай". Я была в шоке — Беннет вел себя совсем не так, как представители других партий от оппозиции, которые, наоборот, настаивали, чтобы я говорила в СМИ о том, что они оказывают мне поддержку, пусть и только на словах. Потом, когда началась предвыборная кампания, ко мне обратились с предложением включить на реальное место несколько партий – я ведь и "русская", и бизнесвумен, и молодая. В общем, хороший набор в одном флаконе для привлечения голосов. Но все предложения поступали, что называется, от третьих лиц. А Нафтали позвонил сам и сразу сказал, что не может дать мне место в первой десятке, так как эти места занимают люди, с которыми он работает много лет. Но может предложить двенадцатое. И это меня окончательно убедило, что он – настоящий лидер, который умеет дорожить теми, с кем работает. Поэтому когда Беннет сказал, что я могу подумать, я ответила: "Мне нечего думать. Я — с тобой!"
— Результаты выборов вас разочаровали?
— Конечно, разочаровали, что скрывать. Я ожидала, что мы получим минимум 15 мандатов. Но я горжусь тем, что это правительство сделало.
— Беннету не могут простить создания первого, мягко говоря, несионистского правительства…
— Почему несионистского? Все входящие в это правительство партии, кроме одной – сионистские… Три месяца до выборов мы говорили, что надо создать устойчивое правительство, и мы это сделали. Ответственность за то, что не было создано то правительство, которое мы хотели первоначально, лежит только на Смотриче, толкавшем нас к новым выборам.
Кто бабосы ей дает?