Офицер и джентльмен по-советски
Аркадий БОГАНОВ, Иерусалим
В Рязанском артиллерийском училище, дружка моего, земляка, москвича Андрюшку Дубовского прозвали Пижоном. Пижон, да и только! Ведь даже в прохудившемся обмундировании он был элегантен, непревзойдённый танцор и к девчонкам знал подходы, а мы все только ушами хлопали. Он был необыкновенный парень, и я завидовал ему. На все наши треволнения смотрел, как зритель на надоевший спектакль. Казалось, что он вот-вот скажет:
«Кончайте играть, пора опускать занавес!»
А на замечания старших, хотя и отвечал по уставу, чувствовалось:
«Мели, мели, командир, а мне на хрена всё это нужно»!
В столовой мы, очумелые от голода, кидались на еду и мгновенно уничтожали её, а он спокойно брал свой котелок и не спеша, с достоинством ел.
Когда училище ещё было в Северном Казахстане, в Талгаре, как-то поздней осенью взвод «насекомых» Блоха, Комаров, Мурашко, Тараканов и Муравьёв подвели Андрюшку. Под дождём с голода, набивая себе животы и гимнастёрки кукурузой, поедая её вместе с кочерыжкой, они так увлеклись, что потеряли теодолит, за который Андрей расписался. Чертыхаясь, проклиная всё на свете, он два часа искал прибор, посылая проклятия «насекомым»:
«Ну, доложу, гады, вашему взводному Дятлову, пусть он вас заклюёт!»
И ведь точно, фамилии у многих во взводе — сплошь насекомые, а командир, как нарочно, был у них Дятлов. Сколько раз мы потешались над этим на вечерних поверках! Грязный, промокший до нитки, Андрей подсел ко мне на политзанятиях.
Расположился основательно, со вкусом, размотал обмотки и снял заскорузлые ботинки.
— Аркашка, об чём сегодня идёт речь, не могу никак врубиться?
— Да о Втором съезде партии, будь он неладен! Ну зачем нам такие ценные сведения, что меньшевиков там было больше, чем большевиков! Представь, если бы пароход с этими делегатами утонул бы в Ла-Манше, не попал в Лондон, не было бы никакой мороки с этим съездом!
Но моих слов он уже не слышит, повернув голову в сторону преподавателя, подперев ее руками, внимательно дремлет.
Мы, грешные, любили политзанятия за то, что в этом кабинете было тепло, можно было отдохнуть и обсохнуть. На меня тоже накатывает дрёма, но я держусь. Жалко Андрюшку, надо быть на шухере за двоих.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Что мне померещилось? Вдруг в нос ударил такой знакомый, любимый до боли запах московского метро. Сердце сильно заколотилось, будто готово босиком бежать из груди. Да, метро! Самой родной была станция «Курская», в пяти минутах ходьбы от дома. До войны мы, мальчишки, вместо занятий до упаду катались на нижнем, неконтролируемом эскалаторе. И сейчас мне как будто видятся на противоположном эскалаторе хитрые морды моих товарищей Тольки, Вальки и Севки, а этот самый Севка, картавя, ехидным голосом кричит:
— Ну-ка, Ахкашка, попхобуй догони!
А тем временем наш преподаватель, майор Трёшкин, заложив руки за спину, вышагивает по комнате, самовлюблённо поглядывает вокруг и вбивает, как гвоздями, в наши отупевшие от военных забав головы великие идеи партии, убеждённый, что мы с интересом слушаем его. И вдруг, уловив Андрюшкин храп, опускает взгляд вниз, на босые ноги, и, ткнув в него пальцем, срывающимся голосом кричит:
— Фамилия!
Андрей, спросонья, не понимая в чём дело, вскакивает, как ошпаренный, и докладывает:
— Ученик Дубовский к ответу готов!
— Ты, что, опупел, в спецшколе, что ли? — дёргаю я его за рукав.
Ребята дружно заржали, а Трёшкин взорвался:
— Что это ещё за ученик появился в училище? Может вам сюда ещё и маму пригласить?
— Никак нет! — приходя в себя, отвечает Андрей.
Потом майор под стать ему, вместо слова «курсант», с издёвкой продолжил:
— Ученик Дубовский, может быть вы соизволите ответить пройденный сегодня материал? В противном случае я вам вкачу двойку и немедленно доложу начальству, чем вы тут занимаетесь!
«Всё, сгорел!» — решили ребята.
А он шепчет мне:
«Аркашка, быстро открой нужную страницу»!
Впивается в неё взглядом, потом резко поворачивается к майору.
— Ну так что, вам нечего сказать? — злорадно прищурившись, говорит Трёшкин.
И, вдруг мой дружок начал рассказывать события, даты, годы, факты, фамилии слово в слово, как в учебнике. Майор удивлённо уставился на него, стоит и быстро-быстро хлопает ресницами, а у нас у всех от неожиданности отвисли челюсти. Никто и не подозревал у Андрюшки такой феноменальной памяти.
— Мессинг в обмотках! — кричали ребята на перерыве, хлопая его по плечам.
* * *
Зимой 1944 года наше училище вернулось в Рязань, и время покатилось так быстро, что парни не заметили, как первая звёздочка шлёпнулась на погоны.
Незадолго до окончания училища к нам на занятия по артиллерии зашёл командир дивизиона подполковник Вов-Курелье. Поговаривали, что он потомок француза, оставшегося в России после войны 1812 года. Подполковник предложил задачу по подготовке огня, написал исходные данные на доске, время — десять минут. Мы не успели ещё всё переписать в тетради, как Андрей поднял руку.
— Вы что, хотите выйти? — спросил подполковник.
— Нет, я готов отвечать!
— Как же вы готовы, вы даже не записали исходных данных.
— А я подсчитал всё в уме, — и он выдал ответ.
— Молодец, такого я ещё никогда не видел! — похлопал Вов-Курелье Пижона по плечу, а мы зашумели, вот, дескать, он скоро будет молодым артиллерийским генералом, как Наполеон. И действительно, при распределении подполковник вызвал к себе Андрюшку:
— Я хотел бы вас оставить преподавать в училище, но приказ, — вас вызывают в Москву.
И мы расстались с Пижоном: он в — столицу, я — в Южную группу войск.
Читайте в тему:
* * *
Прошло полтора года. Как-то в полдень, во время отпуска, в Москве, в сквере у Большого театра вдруг кто-то хлопает меня по плечу:
— Аркашка, друг, здорово! Какими судьбами?
— Пижон, Андрюшка, как я рад тебя видеть!
Мы обнялись и присели на скамью. Я не мог удержаться, любовался Андреем. Высок, широкоплеч, строен, беспечен, ещё бы, такой у девушек отказа не знает: «Пришёл, увидел, победил!» Насмешливые карие глаза выражали ум, взгляд был напорист. Поразила и форма, сшитая из дорогого материала, который выдавался старшему офицерскому составу.
— Пижон, где ты сейчас служишь?
— В военной комендатуре Москвы.
Я в Грузии, в Вазиани. Наши ребята загремели чёрт знает в какие далёкие гарнизоны! Сколько мы с тобой хлебнули солдатских щей и каши!
— А помнишь, Аркашка, ведь училище наше, смех и грех, по старинке, числилось на конной тяге, какой ты был лихой кавалерист! Мы все щеголяли и звенели шпорами, но отличился только ты один. Нас тогда в колхоз на заготовки послали.
— Понимаешь, Андрей, я же никогда на лошади не сидел, а тут ещё эти шпоры. Вскочил на клячу, как на гимнастического коня, легко, а дальше-то что делать? Она стоит, подлая! Вот я её и пришпорил; моя лошадка пустилась сразу в галоп, еле за гриву удержался.
— Какую гриву, ты её, как любимую, за шею обхватил, а она подбрасывает задом, вот была потеха! Бабы деревенские понять не могут: «Мол, кавалерист, при шпорах, а на лошади, как мешок с опилками болтается!»
— Ладно, Андрюшка, смотри, сколько народу валит в Большой театр! Ещё ребёнком, с мамой, я слушал в нём оперу «Пиковая дама».
— Что тебе там понравилось? «Я желал бы быть сучочком, чтобы милые девочки все садились на сучок?» Или что-то в этом роде?
— Не болтай, тогда я был ещё мамочкиным сыночком и такими вещами не интересовался. Родители всё хотели из меня сделать Бусю Гольдштейна.
— Кого, кого, что это еще за тип?
— Серый ты парень, Андрей! Буся тогда был выдающимся скрипачом, вундеркиндом. Рассказывали, что даже сам товарищ Сталин пригласил его с родителями к себе в Кремль, пришёл в восторг от его игры и угощал пирожными. Тогда вдруг каждая еврейская мама увидела в своём чаде будущего Бусю Гольдштейна; все бросились покупать скрипочки. Мои родители, естественно, не отстали от моды: купили скрипку и отвели к какому-то старику определить мои музыкальные способности. Первые несколько нот, пока я стоял сзади и видел, какие старик нажимает клавиши, сыграл точно. Мама была в восторге: «Я знала, что у сына музыкальные способности», — сказала она отцу. Но, отправив меня в другую комнату, откуда я ничего не видел, и побренчав еще немного на рояле, он, заикаясь, сказал: «У вааашего сыына, заммммечательное, — мама от радости зарделась, — ззззрение и никакккого музыыкального слухха нет!» А купленную мне скрипку я использовал во дворе как щит и меч или как метательное орудие: брал спички и, оттягивая струну, катапультировал их в ребят. На этом моё приобщение к высокому искусству закончилось.
— Аркаша, кончай мусолить детство, лучше посмотри вокруг, какие в этом девичьем лесу попадаются стройные берёзки!
И вдруг, оборвав на полуслове, он обратился к молодой женщине, катившей мимо коляску:
— Простите, девушка, подскажите, пожалуйста, где можно приобрести такую прелесть? — и указал рукой на ребенка.
Москвичка тут же отреагировала:
— Вам что, дать точный адрес, может быть ещё ключ от квартиры? — и, взглянув на Пижона, кокетливо заулыбалась.
— Ну и мастак ты, лейтенант, с бабами обращаться! Объясни, почему на тебя, как на живца, они клюют? Вроде морда, как у всех, в противогазе и не отличишь!
— Кончай трепаться, лучше пошли на улицу Горького есть мороженое.
Сколько лет я мечтал о моём любимом ореховом мороженом!
Мы встали и пошли. Вдруг, я услышал сзади нас хохот. Он всё усиливался; две девушки взвизгивали. Я обернулся, понял, в чём дело, обомлел, рванулся было к Андрюшке, а тот уже в стороне, заигрывает с какой-то иностранкой, в чём-то её пытается убедить не то по-немецки, не то по-английски. Тут и она пустилась хохотать. Я трясу Андрюшку:
— Оглянись, Пижон несчастный!
Сам хохочу до слёз. Наконец, Андрей отреагировал. Картинно расправив плечи, как статуя, стал себя сзади ощупывать, а там ни больше, ни меньше из кармана свисал надувшийся презерватив. Красный как рак, наш герой лихорадочно запихнул так некстати выскочившего резинового друга в карман, и тут Пижона прорвало, он захохотал. Я же держусь за живот, хватаю, как рыба, воздух, нет смеяться больше не в силах. Успокоившись, мы пошли дальше.
— А откуда ты так хорошо знаешь немецкий язык?
— Я занимался с репетитором.
— Какое совпадение! И я ведь тоже ходил к репетиторше, девяностолетней Марии Митрофановне. До революции она была гувернанткой. Но мои уши не воспринимали посторонние шумы. А немка в школе, разведав, что я дополнительно штудирую язык, вызывает меня эдак торжественно: «Вот сейчас нам геноссе Боган разъяснит, что значит плюсквамперфект!» А геноссе Боган ничего путного сказать не может и беспомощно, глядя по сторонам, ждёт подсказки.
Перед самым знаменитым в Москве кафе «Мороженое» стояла длиннющая очередь.
— Что, они с ночи записываются, так и весь отпуск пройдёт! — возмутился я.
— Не дрейфь, двигай за мной!
Перед входом несколько энтузиастов наводили порядок. Открыв дверь, постепенно, колыхаясь, в несколько этапов, возникла администраторша. Платье готово было на ней лопнуть, она выпа дала из него вверх и вниз. Продолжая двигать грудью, оценив ситуацию, дама изрекла басом:
— Ну, что вы как чумовые прёте, видите свободных мест нет!
— Андрей, нам здесь делать нечего, — решил я.
— Это почему же? Стой и не причитай! Уважаемая! — протиснувшись вперёд, обратился он к пышнотелой начальнице. — У нас через два часа поезд, может, вы окажете такую любезность и пропустите нас, уж очень хочется попробовать вашего знаменитого московского мороженого.
Дама окинула оценивающим взглядом просителя, на лице появилась игривая улыбка и непривычным для окружающих, мягким голосом сказала:
— Гостей надо уважать, проходите, товарищи!
— По блату, не пустим, подумаешь, офицеры, сейчас нет войны! — под одобрительный вой очереди закричал старик в очках.
— Что, что по блату? Да мы тут ишачим вместо обеда для вас, а по времени, кстати, сейчас должен быть перерыв! — и администраторша грозно двинулась на блюстителя общественного порядка.
Тот съёжился, спрятался в очередь.
Из толпы, уловившей, чем может закончиться борьба с власть предержащими, раздались крики:
— Очкарик, не возникай, пусть офицеры пройдут без очереди!
Я заказал крем-брюле и, конечно, любимое ореховое с клубникой, Андрей — шоколадное.
— Аркашка, мы отведали московского дива, а теперь пора чего-нибудь существенного пожрать! Жмём ко мне домой!
Квартира друга, после наших с мамой восьмиметровых апартаментов, показалась мне роскошной. Три комнаты были заставлены старинной, добротной мебелью, висели картины, стоял рояль. Я попросил Пижона поиграть и диву давался, как он чертовски одарён!
Мать Андрея, интересная женщина, позвала нас обедать. Я шёпотом поинтересовался, кем она работает.
— Мама сейчас заместитель начальника Московского гарнизонного военторга.
— Вот это да!
— Кончай с анкетными данными: был, не был, не привлекался, в других партиях не состоял — всё выяснил? Теперь — обедать!
Я увидел на столе чёрную икру и другие деликатесы; мелькнувшая было мысль: «Откуда всё это?» — заглушилась зверским аппетитом.
— Куда пойдем вечером, может быть, в ресторан? — спросил Андрей.
«Какой ресторан, когда у меня трёшник в кармане», — растерянно подумал я.
— Аркашка, не тушуйся, я по тебе вижу, с твоим наличием боеприпасов, кататься можно на метро и то только в одну сторону!
Он подошел к серванту, открыл боковую дверцу, и я увидел аккуратный столбик денежных купюр. Пижон небрежно, как колоду карт, промял деньги между пальцами, взял часть и, не считая, сунул в карман.
Водителю в такси он сказал: «В ресторан ЦДКА!» Ресторан был набит до отказа, но мой друг здесь, как видно, был завсегдатаем, а его служба в комендатуре — безотказный пропуск. Через несколько минут мы уже сидели за отдельным столиком.
— Аркаш, ты — мой гость, заказывай! Зови официанта!
После русского коктейля «Огни Москвы» — коньяка с шампанским — нас потянуло к женскому обществу. Пристрелку Пижон вёл, давая оценку объекту, попавшему в наше поле зрения.
— Эта — однодневка, ей невтерпёж, ищет клиента.
— Почему ты так думаешь?
— Читать как следует надо классика детектива Конан Дойля. Всё просто! На фоне сидящих за столами она стоит. Зачем, спрашивается? Чтобы все увидели её интеллигентность и образование, — показал он на грудь и бёдра.
— Что ты мелешь, может быть, она, вообще, здесь в первый раз!
— Чудак, она здесь была столько раз, сколько дней в году и даже больше!
— Андрюшка, смотри, блондиночка симпатичная, её приглашают, а она всем отказывает, выдай аттестацию!
— Она замужем, на всех смотрит свысока. Здесь, очевидно, с подругами, оценивает, не растеряла ли она свои женские чары. Вот её я и приглашу!
— Обожжёшься, ничего у тебя не выйдет! — ради интереса я придвинулся ближе.
Заиграла музыка и мой друг, одернув китель и пригладив волосы, подошёл к незнакомке:
— Дважды простите, мы с приятелем договорились здесь встретиться с общим другом, с которым вместе были в военном училище и четыре года не виделись.
— А причем тут я?
— Я вижу, вы кого-то ждете, а друг сказал: ищи меня у самой симпатичной девушки. Поэтому я здесь и остановился!
«Уйдёт, не солоно хлебавши», — подумал я.
Но девушка пристально посмотрела на Андрюшку, и, смущаясь, опустила голову и вдруг сказала:
— Я, действительно, жду знакомого, но, думаю, что он — не ваш друг.
— Как знать!
— А сколько вашему приятелю лет? — поинтересовалась она.
Чувствовалось, что незнакомке собеседник и разговор доставляют удовольствие. Через несколько минут они уже были в танцевальном зале. «Вот дьявол! — подумал я. — Ведь как, гад, знает психологию баб и бьёт без промаха, в десятку! Всё, подруга сдалась!»
За столом я уже сидел один и скучал, наблюдая, как в танце Андрей ворковал с незнакомкой. И вдруг к столу, где она сидела, подошёл подвыпивший, плечистый, молодой грузин и, увидев свою пассию, танцующую с другим, бросился через зал к ним, расталкивая попадающиеся на пути пары. Не раздумывая, он ударил Андрея по голове. Между ними завязалась драка, оба упали на пол. Поднялся страшный шум. Я вскочил и бросился их разнимать, понимая, чем для моего друга это может закончиться. Но было поздно: наряд военных патрулей уже разбирался с грузином, а майор, начальник патруля, уводил Андрюшку.
На следующий день я узнал, что моего Пижона посадили на гауптвахту. Меня тогда срочно вызвали в часть, и я уехал, не отгуляв до конца отпуска.
* * *
После злополучного ресторана я не виделся с Андреем пять лет, но о его житье-бытье немного знал от товарищей-москвичей. Он блестяще учился в Военной академии и был кандидатом в адъюнктуру.
Зимой 1951 года я участвовал в соревнованиях на первенство Вооружённых сил и спешил как-то на очередную тренировку в спорткомплекс «Крылья Советов». И вдруг нос к носу встречаюсь с Андрюшкой.
— Дружище, Пижон, дорогой, что с тобой, ты так взволнован, на тебе лица нет!
— Аркаша, как здорово, что ты в Москве, пойдём, здесь недалеко, за углом, познакомлю тебя с моей Анюткой, всё расскажу. Влип я, понимаешь, люблю генеральскую жену, что делать — ума не приложу! Наваждение, друг! Знаешь, было у меня баб навалом, а Анютку ни с кем не могу сравнить, проваливаюсь в бездну, озноб, туман. У тебя было такое? Супруг-генерал, зав. кафедрой у нас в академии; Аня ему в дочери годится. Я выдержал конкурсе адъюнктуру, но, видать, вылечу вообще в лужу. Понимаешь, я не могу бросить Анютку, да и она без меня сойдёт с ума.
Мы завернули за угол. Аня, в каракулевой шубке (генеральша всё-таки), быстро пошла к нам навстречу. Я знал, что ей двадцать пять лет, но больше восемнадцати не мог бы дать! Бог мой, на лице — только глаза, серые, громадные, в слезах. Она что-то быстро-быстро говорила Андрею. Я почувствовал себя лишним и распрощался.
Позже я узнал, что объяснение у мужиков состоялось, как водится, на кулаках, генерала — в госпиталь, а Андрея выкинули из академии на все четыре стороны.
Пятнадцать лет я не видел Пижона, но от друзей знал, что он работал где-то инженером, был дважды женат, писали, что у него нелады с головой.
Я часто о нём вспоминал и в очередной приезд в Москву, в 1966 году, решил повидать его. Позвонил по телефону:
— Попросите, пожалуйста, Андрея! — по старой привычке сказал я.
Женский голос ответил:
— Вы имеете в виду Андрея Петровича?
Молчание, а потом:
— Кто говорит?
Я назвался другом по военному училищу. Снова длительное молчание, и тихий уставший голос продолжал:
— Он в больнице… Знаете что, наверно, будет неплохо, если вы его навестите, — и женщина продиктовала адрес клиники Сербского.
«Это же психушка»! — мелькнуло в голове.
Я тут же поехал по адресу.
— Здесь, в этой комнате, подождите! — почти приказным тоном сказал здоровенный санитар.
В приёмной мебель была наглухо привинчена к полу, на окнах — решётки. Щемящее чувство тревоги и боли охватило меня. «Неужели Андрюшка рехнулся? Люди с такими необычными способностями, как я слышал, часто плохо кончают. А может, просто нервное расстройство?»
— Вы пришли к Дубовскому? — спросил пожилой врач.
Он открыл историю болезни и долго читал. Затем встал, походил взад-вперёд и, повернувшись ко мне, спросил:
— Дубовский кем вам приходится?
— Мой старый товарищ!
— Ваш друг серьезно болен, не знаю, есть ли смысл вам с ним видеться, но уж раз приехали, тогда сейчас его приведут.
После этих слов я заволновался ещё сильнее и стал ждать, не отрывая взгляда от двери. Через пару минут в сопровождении санитара появился Андрей. Передо мной стоял большой ребёнок с одутловатым, улыбающимся лицом. Он смотрел куда-то в пустоту, мимо меня. Спазм перехватил горло, я растерялся, не зная, что сказать. Санитар сел с ним за стол и с любопытством поглядывал на меня.
— Андрюша, здравствуй! — еле выдавил я. — Узнаёшь меня?
Мне показалось, что взгляд его на минутку оживился, но потом он опустил голову и стал теребить пуговицу. Посидев ещё несколько минут, я извинился и вышел. Всю обратную дорогу слёзы стояли у меня в груди, я еле сдерживал их, а через день уехал из Москвы.
